Богом проклятая страна россия: Моя родина — прОклятая БОГОМ страна!? — Блоги — Эхо Москвы, 17.02.2016

Содержание

Россия — страна проклятых углеводородов

Самый известный философ мира Сократ выпил яд цикуты по приговору суда афинской демократии. В её рамках была крайне популярна процедура «остракизма», когда по решению простого большинства изгонялись или шли на казнь граждане, которые потом признавались цветом нации.

Нечто подобное происходит сегодня с российскими углеводородами. Внутри страны мы десятилетиями слышим мантры о зависимости экономики от «нефтяной иглы» в то время как «просвещенная Европа» создает альтернативные технологии по получению энергии с целью отказа от «грязной нефти». Правда при этом, почему-то не рассказывает, что для подзарядки батареи электроавтомобиля нужно израсходовать вдвое больше углеводородного топлива, чем ушло бы на работу двигателя внутреннего сгорания. Просто его сжигание происходит незаметно для владельца машины, в другом месте – на электростанции.

В Германии тем временем ширится протест против использования земли под ветрогенераторы. Но некоторые «компетентные» западные лидеры вместо того, чтобы обсуждать эту проблему, предлагают транспортировать по трубам «Северного потока» водород, совершенно не понимая при этом законов физики. Ведь самый лёгкий элемент таблицы Менделеева в соединении с металлом разрушает его – и это знает каждый школьник. Но такого рода идеи активно распространяются и внутри России.

Прошедшая в минувший понедельник онлайн–конференция «Углеводороды. Взгляд в будущее», организованная Центром компетенции в горнотехническом образовании под эгидой ЮНЕСКО с участием ведущих экспертов по теме МСК, собрала в ряды своих слушателей на платформе «Циско Вебекс» более 900 человек. В том числе представителей администрации Президента РФ, восьми министерств, двадцати двух региональных органов исполнительной власти, топ-менеджеров четырнадцати крупных нефтегазовых компаний, таких как Шелл, Новатэк, Газпром, студентов и ученых 180 вузов страны, занимающихся подготовкой инженерно-технических кадров в области недропользования. Целью собрания была необходимость донесения до общественного сознания четкой позиции профессионального сообщества.

Так что же такое – углеводороды для Российской Федерации – ее карма или «подарок от бога», которым мы не умеем грамотно распорядиться? Ответ на этот вопрос дал в своем базовом докладе ректор Санкт-Петербургского горного университета, ведущий эксперт отрасли Владимир Литвиненко:

1. Сегодня более 50% мировой торговли – нефть, газ, уголь

2. Структура распределения трудовых ресурсов в странах с сырьевой экономикой – 1-2% трудоспособного населения (геологоразведка, разработка, переработка). 10-12% обслуживание бизнеса МСК. Результат – 2/3 экспорта, 50% государственного бюджета, 20-30% национального валового продукта.

3. Государству, имеющему сырьевую экономику, сложно изменить структуру на наукоёмкую без наличия эффективного рыночного механизма госрегулирования. Длительность этого цикла – десятилетия.

4. Сырьевые ресурсы, как и любое сырьё может не истощаться, но цена на него резко падает, если появляется альтернативное сырьё с лучшими потребительскими свойствами и дешевле.

5. Новые технологии:

5.1 Будут расширять возможности использования возобновляемой энергетики

5.2 Замена пластика широким использованием древесины – как естественного производителя кислорода и абсорбента углекислого газа.

6. Спрос на нефть в целом на глобальном рынке будет крайне медленно падать, но полностью никогда не исчезнет.

7. Эволюция сырьевой платформы всегда изменяет мир.

8. Разные виды ресурсов порождают разные системы знаний.

9. Человечество в целом, как общество не настолько умно и способно самоорганизоваться, чтобы проводить нужные преобразования заранее. Демократические способы принятия решений в этих условиях не работают.

10. История развития цивилизации; аграрная, промышленные революции; развитие религии и науки всегда связаны с эволюцией сырьевой платформы.

11. Цифровые технологии, основанные на аппаратном и программном обеспечении и сетях, не являются новшеством, но с каждым годом уходят всё дальше от третьей промышленной революции, становятся более усовершенствованными и интегрированными, вызывая трансформацию общества и глобального энергетического рынка.

DIGITAL ECONOMY AS A FACTOR IN THE TECHNOLOGICAL DEVELOPMENT OF THE MINERAL SECTOR

Участники конференции отметили, что влияние топливно-энергетического комплекса на глобальную экономику невозможно переоценить, так как энергия является фундаментом для развития предприятий, отраслей и общества в целом. При этом альтернативные технологии, без сомнения, — неотъемлемая часть технологического прогресса, нашего общего будущего. А значит, на их внедрение и совершенствование необходимо направлять значительные объёмы финансовых, кадровых и материальных ресурсов.

В то же время сбалансированные политические стратегии должны уделять внимание не только проектам, имеющим перспективы через десятки лет, но и текущим энергетическим потребностям человечества, которые невозможно удовлетворить, отказавшись от углеводородов. Ведь каждый из ресурсов, теоретически способных заменить их и поспособствовать улучшению экологии, обладает критическими недостатками, не позволяющими рассматривать его в обозримой перспективе в качестве полноценной альтернативы.

Например, ветрогенераторы и солнечные панели будут неконкурентоспособны в ближайшие десять-двадцать лет из-за недостаточной эффективности процессов преобразования и хранения энергии.

«Заместить углеводороды новыми видами энергоресурсов в обозримом будущем нереально. Возобновляемые источники, во-первых, значительно дороже, а, во-вторых, не способны играть первую скрипку в оркестре и самостоятельно обеспечивать бесперебойное энергоснабжение, особенно во время пиковых нагрузок. Тем не менее, мы видим, что на Западе формируется информационный фон, суть которого состоит в создании иллюзии, будто более дешёвые углеводороды и другие виды ископаемого топлива – это продукция вчерашнего дня, вытеснение которой с рынков необходимо для счастливой и безоблачной жизни в будущем», — подчеркнул помощник руководителя Администрации президента РФ Кирилл Молодцов.

Модератор дискуссии, ректор Санкт-Петербургского горного университета Владимир Литвиненко обратил внимание аудитории на то, что реальные действия ведущих экономик мира в отличие от лозунгов, звучащих с высоких трибун, свидетельствуют о том, что они не собираются снижать своего присутствия в секторе углеводородной энергетики. И, более того, наращивают научно-технический потенциал в сфере геологоразведки и добычи нефти и газа.

Это не удивительно, ведь конкуренцию им в ближайшие 30 лет не смогут составить не только ВИЭ, но также АЭС и водород. Дело в том, что получение атомной энергии сопряжено со значительными рисками, преимущественно технического (экологического) характера, уменьшение которых, на текущий момент не представляется возможным. А масштабное внедрение водорода требует решения проблем безопасности его хранения и транспортировки, повышения эффективности производства и создания новой инфраструктуры.

«Технологически все новые виды энергоресурсов доступны. Например, технология получения жидкого водорода была разработана ещё в шестидесятые годы, так что речь не идёт о каком-то научном прорыве. Но проблема в том, что для выработки одного килограмма водорода требуется 50 киловатт-часов электроэнергии. И тут возникает вопрос: нужен ли нам такой экологически чистый ресурс, для производства которого необходимо сжечь значительный объём другого топлива, загрязняющего окружающую среду», — отметил генеральный директор НПО «Гелиймаш» Вадим Удут.

С ним полностью согласился технический директор Nord Streem 2 AG Сергей Сердюков, назвавший водород «идеалистической вещью, которая останется на уровне научной идеи и не займёт никакой ниши ни в глобальной энергосистеме, ни в энергосистеме какого-либо государства.

«Мы транспортировать водород по существующим газопроводам, как это предлагают некоторые западные лидеры, не можем. Более того, мы вот уже 40 лет ведём борьбу с наводораживанием трубы. А котельщики, электроэнергетики эту борьбу ведут ещё дольше. Попадание водорода в структуру стали ведёт к её охрупчиванию и дальнейшим фатальным последствиям. Так что произвести этот ресурс, затратив на него колоссальные средства, конечно, можно. Но потом возникнут проблемы на турбинах, котлах, всюду, где вы его сжигаете», — пояснил Сергей Сердюков.

Это значит, что гарантировать устойчивое развитие топливно-энергетического комплекса может только создание благоприятных условий для рационального использования углеводородов. Причём, такая среда будет способствовать и развитию альтернативных технологий за счёт инвестиций крупных нефтегазовых компаний. Важнейшим инструментом для её создания является тщательное государственное и международное регулирование в силу науко- и капиталоёмкости отрасли.

Член совета управляющих Международного центра компетенций в горнотехническом образовании под эгидой ЮНЕСКО Дарья Василевская отметила, что проблемы, с которыми мы столкнулись в нынешнем году, заставляют признать, что правовое регулирование рынка, как на международном, так и на национальном уровне, «явно недостаточное».

«В глобальном масштабе наблюдаются попытки регулирования поставок, поиска баланса между спросом и предложением. Но мы видим, что усилия крупных игроков – ОПЕК, России и других стран не позволили полностью стабилизировать цены. Мы понимаем, что этого недостаточно. Какие ещё существуют инструменты? В государственном масштабе, например, это создание системы складских резервов. Конечно, хранилища сегодня есть и у нефтяных компаний, и у «Транснефти», но они не являются элементом государственного регулирования, как в США. Необходимо прописать, каким образом следует использовать эти резервы, какие дополнительные объёмы нам необходимы, кто должен выступить в роли оператора, при какой заполняемости хранилищ и конъюнктуре он должен покупать, а при какой – продавать запасы», — заявила Дарья Василевская.

Ещё один немаловажный фактор стабилизации рынков — обеспечение благоприятных условий для поиска новых высокодебитных залежей и освоения трудноизвлекаемых с горно-геологической или природно-климатической точки зрения запасов. Однако в России такие механизмы не созданы, мы живём, в основном, на том потенциале, который был заложен ещё в советские времена. А геологоразведочные компании работают, в основном, по заданным координатам, то есть занимаются не выявлением перспективных участков, а лишь доразведкой месторождений. Такая практика вполне может привести к сокращению отечественной ресурсной базы и потере геологического суверенитета.

«Нам нужно вовлекать в разработку глубокие горизонты, искать высокодебитные пропущенные залежи и месторождения-спутники. Но это требует изменений в законодательстве. У нас существует проект – «Астраханский свод», в рамках которого возможно объединение крупных недропользователей и работа на больших глубинах. Это выгодно, это реально, но для этого необходима государственная инициатива – выделение опытного полигона», — рассказал президент компании «ГЕОТЕК Сейсморазведка» Владимир Толкачёв.

Участники онлайн-семинара обратили внимание на то, что одна из причин критики в отношении углеводородной энергетики — её вклад в глобальную эмиссию парниковых газов. Но на самом деле он несоизмерим с уровнем выбросов из других источников, причём не только антропогенного, но и природного происхождения.

«Выбросы парниковых газов при лесных пожарах, извержениях вулканов, особенно крупных, которые перекрывают авиасообщение, в тысячу раз объёмнее, чем у объектов электроэнергетики. А процесс жизнедеятельности животных производит больше СО2, чем все автомобили, которые существуют сегодня в мире. Метан поднимается со дна океана, испаряется в атмосферу, и мы никак не можем повлиять на этот процесс, потому что мы им не управляем. Но зелёные почему-то акцентируют внимание исключительно на антропогенных факторах, когда рассуждают об изменении климата. А политики, и даже бизнес им подпевают. Если же кто-то на Западе пытается высказать противоположенную точку зрении, его подвергают такой обструкции, что в следующий раз он попросту промолчит», — подчеркнул Владимир Литвиненко. И добавил, что этой теме обязательно будет посвящена отдельная дискуссия, к которой привлекут и европейских экспертов.

В заключение участники семинара отметили, что всесторонняя оценка возможности внедрения новых энергетических технологий должна выполняться с учётом необходимости сохранения и развития фундамента энергетики — углеводородных ресурсов. Лишь их постепенное замещение, которое может протекать с разной скоростью, но в любом случае на долгосрочных горизонтах планирования, позволит гарантировать энергетическую безопасность, в том числе, развивающимся странам Азии и Африки.

«Лучшее – враг хорошего. Мы более 60 лет живём в хороших энергетических условиях. В этом смысле мы – обеспеченные люди. Да, альтернативная энергетика должна остаться и получить новый импульс развития, но не следует принимать её за предмет, который стоит в углу и ждёт, когда его используют по назначению. Сегодня возобновляемые источники энергии – это клещ-варроа. Паразит, который живёт на теле пчелы и жив до тех пор, пока жива пчела. Точно также и возобновляемые источники имеют возможность занимать определённую нишу в мировом энергопотреблении лишь потому, что его основой являются углеводороды», — провёл неожиданную параллель Сергей Сердюков.

Отметим, что подобные онлайн-дискуссии участники семинара договорились проводить на регулярной основе вне зависимости от того, как скоро завершится режим самоизоляции. Их следующими темами станут электромобили и добыча лития, необходимого для производства аккумуляторов, а также влияние выбросов углекислого газа на климатические изменения.

Русские женщины — Некрасов. Полный текст стихотворения — Русские женщины

I. Княгиня Трубецкая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Покоен, прочен и легок
На диво слаженный возок;

Сам граф-отец не раз, не два
Его попробовал сперва.

Шесть лошадей в него впрягли,
Фонарь внутри его зажгли.

Сам граф подушки поправлял,
Медвежью полость в ноги стлал,

Творя молитву, образок
Повесил в правый уголок

И — зарыдал… Княгиня-дочь
Куда-то едет в эту ночь…

«Да, рвем мы сердце пополам
Друг другу, но, родной,
Скажи, что ж больше делать нам?
Поможешь ли тоской!
Один, кто мог бы нам помочь
Теперь… Прости, прости!
Благослови родную дочь
И с миром отпусти!

Бог весть, увидимся ли вновь,
Увы! надежды нет.
Прости и знай: твою любовь,
Последний твой завет
Я буду помнить глубоко
В далекой стороне…
Не плачу я, но не легко
С тобой расстаться мне!

III

О, видит бог!.. Но долг другой,
И выше и трудней,
Меня зовет… Прости, родной!
Напрасных слез не лей!
Далек мой путь, тяжел мой путь,
Страшна судьба моя,
Но сталью я одела грудь…
Гордись — я дочь твоя!

Прости и ты, мой край родной,
Прости, несчастный край!
И ты… о город роковой,
Гнездо царей… прощай!
Кто видел Лондон и Париж,
Венецию и Рим,
Того ты блеском не прельстишь,
Но был ты мной любим —

Счастливо молодость моя
Прошла в стенах твоих,
Твои балы любила я,
Катанья с гор крутых,
Любила блеск Невы твоей
В вечерней тишине,
И эту площадь перед ней
С героем на коне…

Мне не забыть… Потом, потом
Расскажут нашу быль…
А ты будь проклят, мрачный дом,
Где первую кадриль
Я танцевала… Та рука
Досель мне руку жжет…
Ликуй………………………
………………………….»

Покоен, прочен и легок,
Катится городом возок.

Вся в черном, мертвенно бледна,
Княгиня едет в нем одна,

А секретарь отца (в крестах,
Чтоб наводить дорогой страх)

С прислугой скачет впереди…
Свища бичом, крича: «Пади!»

Ямщик столицу миновал….
Далек княгине путь лежал,

Была суровая зима…
На каждой станции сама

Выходит путница: «Скорей
Перепрягайте лошадей!»

И сыплет щедрою рукой
Червонцы челяди ямской.

Но труден путь! В двадцатый день
Едва приехали в Тюмень,

Еще скакали десять дней,
«Увидим скоро Енисей, —

Сказал княгине секретарь,
Не ездит так и государь!..»

Вперед! Душа полна тоски,
Дорога всё трудней,
Но грезы мирны и легки —
Приснилась юность ей.
Богатство, блеск! Высокий дом
На берегу Невы,
Обита лестница ковром,
Перед подъездом львы,
Изящно убран пышный зал,
Огнями весь горит.
О радость! нынче детский бал,
Чу! музыка гремит!
Ей ленты алые вплели
В две русые косы,
Цветы, наряды принесли
Невиданной красы.
Пришел папаша — сед, румян, —
К гостям ее зовет.
«Ну, Катя! чудо сарафан!
Он всех с ума сведет!»
Ей любо, любо без границ.
Кружится перед ней
Цветник из милых детских лиц,
Головок и кудрей.
Нарядны дети, как цветы,
Нарядней старики:
Плюмажи, ленты и кресты,
Со звоном каблуки…
Танцует, прыгает дитя,
Не мысля ни о чем,
И детство резвое шутя
Проносится… Потом
Другое время, бал другой
Ей снится: перед ней
Стоит красавец молодой,
Он что-то шепчет ей…
Потом опять балы, балы…
Она — хозяйка их,
У них сановники, послы,
Весь модный свет у них…

«О милый! что ты так угрюм?
Что на сердце твоем?»
— «Дитя! мне скучен светский шум,
Уйдем скорей, уйдем!»

И вот уехала она
С избранником своим.
Пред нею чудная страна,
Пред нею — вечный Рим…
Ах! чем бы жизнь нам помянуть —
Не будь у нас тех дней,
Когда, урвавшись как-нибудь
Из родины своей
И скучный север миновав,
Примчимся мы на юг.
До нас нужды, над нами прав
Ни у кого… Сам-друг
Всегда лишь с тем, кто дорог нам,
Живем мы, как хотим;
Сегодня смотрим древний храм,
А завтра посетим
Дворец, развалины, музей…
Как весело притом
Делиться мыслию своей
С любимым существом!

Под обаяньем красоты,
Во власти строгих дум,
По Ватикану бродишь ты
Подавлен и угрюм;
Отжившим миром окружен,
Не помнишь о живом.
Зато как страшно поражен
Ты в первый миг потом,
Когда, покинув Ватикан,
Вернешься в мир живой,
Где ржет осел, шумит фонтан,
Поет мастеровой;
Торговля бойкая кипит,
Кричат на все лады:
«Кораллов! раковин! улит!
Мороженой воды!»
Танцует, ест, дерется голь,
Довольная собой,
И косу черную как смоль
Римлянке молодой
Старуха чешет… Жарок день,
Несносен черни гам,
Где нам найти покой и тень?
Заходим в первый храм.

Не слышен здесь житейский шум,
Прохлада, тишина
И полусумрак… Строгих дум
Опять душа полна.
Святых и ангелов толпой
Вверху украшен храм,
Порфир и яшма под ногой
И мрамор по стенам…

Как сладко слушать моря шум!
Сидишь по часу нем,
Неугнетенный, бодрый ум
Работает меж тем….
До солнца горною тропой
Взберешься высоко —
Какое утро пред тобой!
Как дышится легко!
Но жарче, жарче южный день,
На зелени долин
Росинки нет… Уйдем под тень
Зонтообразных пинн…

Княгине памятны те дни
Прогулок и бесед,
В душе оставили они
Неизгладимый след.
Но не вернуть ей дней былых,
Тех дней надежд и грез,
Как не вернуть потом о них
Пролитых ею слез!..
Исчезли радужные сны,
Пред нею ряд картин
Забитой, загнанной страны:
Суровый господин
И жалкий труженик-мужик
С понурой головой…
Как первый властвовать привык!
Как рабствует второй!
Ей снятся группы бедняков
На нивах, на лугах,
Ей снятся стоны бурлаков
На волжских берегах…
Наивным ужасом полна,
Она не ест, не спит,
Засыпать спутника она
Вопросами спешит:
«Скажи, ужель весь край таков?
Довольства тени нет?..»
— «Ты в царстве нищих и рабов!» —
Короткий был ответ…

Она проснулась — в руку сон!
Чу, слышен впереди
Печальный звон — кандальный звон!
«Эй, кучер, погоди!»
То ссыльных партия идет,
Больней заныла грудь.
Княгиня деньги им дает, —
«Спасибо, добрый путь!»
Ей долго, долго лица их
Мерещатся потом,
И не прогнать ей дум своих,
Не позабыться сном!
«И та здесь партия была…
Да… нет других путей…
Но след их вьюга замела.
Скорей, ямщик, скорей!..»

Мороз сильней, пустынней путь,
Чем дале на восток;
На триста верст какой-нибудь
Убогий городок,
Зато как радостно глядишь
На темный ряд домов,
Но где же люди? Всюду тишь,
Не слышно даже псов.
Под кровлю всех загнал мороз,
Чаек от скуки пьют.
Прошел солдат, проехал воз,
Куранты где-то бьют.
Замерзли окна… огонек
В одном чуть-чуть мелькнул…
Собор… на выезде острог…
Ямщик кнутом махнул:
«Эй вы!» — и нет уж городка,
Последний дом исчез…
Направо — горы и река,
Налево темный лес…

Кипит больной, усталый ум,
Бессонный до утра,
Тоскует сердце. Смена дум
Мучительно быстра:
Княгиня видит то друзей,
То мрачную тюрьму,
И тут же думается ей —
Бог знает почему, —
Что небо звездное — песком
Посыпанный листок,
А месяц — красным сургучом
Оттиснутый кружок…

Пропали горы; началась
Равнина без конца.
Еще мертвей! Не встретит глаз
Живого деревца.
«А вот и тундра!» — говорит
Ямщик, бурят степной.
Княгиня пристально глядит
И думает с тоской:
Сюда-то жадный человек
За золотом идет!
Оно лежит по руслам рек,
Оно на дне болот.
Трудна добыча на реке,
Болота страшны в зной,
Но хуже, хуже в руднике,
Глубоко под землей!..
Там гробовая тишина,
Там безрассветный мрак…
Зачем, проклятая страна,
Нашел тебя Ермак?..

Чредой спустилась ночи мгла,
Опять взошла луна.
Княгиня долго не спала,
Тяжелых дум полна…
Уснула… Башня снится ей…
Она вверху стоит;
Знакомый город перед ней
Волнуется, шумит;
К обширной площади бегут
Несметные толпы:
Чиновный люд, торговый люд,
Разносчики, попы;
Пестреют шляпки, бархат, шелк,
Тулупы, армяки…
Стоял уж там какой-то полк,
Пришли еще полки,
Побольше тысячи солдат
Сошлось. Они «ура!» кричат,
Они чего-то ждут…
Народ галдел, народ зевал,
Едва ли сотый понимал,
Что делается тут…
Зато посмеивался в ус,
Лукаво щуря взор,
Знакомый с бурями француз,
Столичный куафер…

Приспели новые полки:
«Сдавайтесь!» — тем кричат.
Ответ им — пули и штыки,
Сдаваться не хотят.
Какой-то бравый генерал,
Влетев в каре, грозиться стал —
С коня снесли его.
Другой приблизился к рядам:
«Прощенье царь дарует вам!»
Убили и того.

Явился сам митрополит
С хоругвями, с крестом:
«Покайтесь, братия! — гласит, —
Падите пред царем!»
Солдаты слушали, крестясь,
Но дружен был ответ:
«Уйди, старик! молись за нас!
Тебе здесь дела нет…»

Тогда-то пушки навели,
Сам царь скомандовал: «па-ли!..»
Картечь свистит, ядро ревет,
Рядами валится народ…
«О, милый! жив ли ты?..»
Княгиня, память потеряв,
Вперед рванулась и стремглав
Упала с высоты!

Пред нею длинный и сырой
Подземный коридор,
У каждой двери часовой,
Все двери на запор.
Прибою волн подобный плеск
Снаружи слышен ей;
Внутри — бряцанье, ружей блеск
При свете фонарей;
Да отдаленный шум шагов
И долгий гул от них,
Да перекрестный бой часов,
Да крики часовых…

С ключами, старый и седой,
Усатый инвалид.
«Иди, печальница, за мной! —
Ей тихо говорит. —
Я проведу тебя к нему,
Он жив и невредим…»
Она доверилась ему,
Она пошла за ним…

Шли долго, долго… Наконец
Дверь взвизгнула — и вдруг
Пред нею он… живой мертвец…
Пред нею — бедный друг!
Упав на грудь ему, она
Торопится спросить:
«Скажи, что делать? Я сильна,
Могу я страшно мстить!
Достанет мужества в груди,
Готовность горяча,
Просить ли надо?..» — «Не ходи,
Не тронешь палача!»
— «О милый! Что сказал ты? Слов
Не слышу я твоих.
То этот страшный бой часов,
То крики часовых!
Зачем тут третий между нас?..»
— «Наивен твой вопрос».

«Пора! пробил урочный час!» —
Тот «третий» произнес…

Княгиня вздрогнула, — глядит
Испуганно кругом,
Ей ужас сердце леденит:
Не всё тут было сном!..

Луна плыла среди небес
Без блеска, без лучей,
Налево был угрюмый лес,
Направо — Енисей.
Темно! Навстречу ни души,
Ямщик на козлах спал,
Голодный волк в лесной глуши
Пронзительно стонал,
Да ветер бился и ревел,
Играя на реке,
Да инородец где-то пел
На странном языке.
Суровым пафосом звучал
Неведомый язык
И пуще сердце надрывал,
Как в бурю чайки крик…

Княгине холодно; в ту ночь
Мороз был нестерпим,
Упали силы; ей невмочь
Бороться больше с ним.
Рассудком ужас овладел,
Что не доехать ей.
Ямщик давно уже не пел,
Не понукал коней,
Передней тройки не слыхать.
«Эй! жив ли ты, ямщик?
Что ты замолк? не вздумай спать!»
— «Не бойтесь, я привык…»

Летят… Из мерзлого окна
Не видно ничего,
Опасный гонит сон она,
Но не прогнать его!
Он волю женщины больной
Мгновенно покорил
И, как волшебник, в край иной
Ее переселил.
Тот край — он ей уже знаком, —
Как прежде неги полн,
И теплым солнечным лучом
И сладким пеньем волн
Ее приветствовал, как друг…
Куда ни поглядит:
«Да, это — юг! да, это юг!» —
Всё взору говорит…

Ни тучки в небе голубом,
Долина вся в цветах,
Всё солнцем залито, — на всем,
Внизу и на горах,
Печать могучей красоты,
Ликует всё вокруг;
Ей солнце, море и цветы
Поют: «Да — это юг!»

В долине между цепью гор
И морем голубым
Она летит во весь опор
С избранником своим.
Дорога их — роскошный сад,
С деревьев льется аромат,
На каждом дереве горит
Румяный, пышный плод;
Сквозь ветви темные сквозит
Лазурь небес и вод;
По морю реют корабли,
Мелькают паруса,
А горы, видные вдали,
Уходят в небеса.
Как чудны краски их! За час
Рубины рдели там,
Теперь заискрился топаз
По белым их хребтам…
Вот вьючный мул идет шажком,
В бубенчиках, в цветах,
За мулом — женщина с венком,
С корзиною в руках.
Она кричит им: «Добрый путь!» —
И, засмеявшись вдруг,
Бросает быстро ей на грудь
Цветок… да! это юг!
Страна античных, смуглых дев
И вечных роз страна…
Чу! мелодический напев,
Чу! музыка слышна!..

«Да, это юг! да, это юг!
(Поет ей добрый сон.)
Опять с тобой любимый друг,
Опять свободен он!..»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Уже два месяца почти
Бессменно день и ночь в пути

На диво слаженный возок,
А всё конец пути далек!

Княгинин спутник так устал,
Что под Иркутском захворал.

Два дня прождав его, она
Помчалась далее одна…

Ее в Иркутске встретил сам
Начальник городской;
Как мощи сух, как палка прям,
Высокий и седой.
Сползла с плеча его доха,
Под ней — кресты, мундир,
На шляпе — перья петуха.
Почтенный бригадир,
Ругнув за что-то ямщика,
Поспешно подскочил
И дверцы прочного возка
Княгине отворил…

КНЯГИНЯ
(входит в станционный дом)

В Нерчинск! Закладывать скорей!

ГУБЕРНАТОР

Пришел я — встретить вас.

КНЯГИНЯ

Велите ж дать мне лошадей!

ГУБЕРНАТОР

Прошу помедлить час.
Дорога наша так дурна,
Вам нужно отдохнуть…

КНЯГИНЯ

Благодарю вас! Я сильна…
Уж недалек мой путь…

ГУБЕРНАТОР

Всё ж будет верст до восьмисот,
А главная беда:
Дорога хуже там пойдет,
Опасная езда!..
Два слова нужно вам сказать
По службе, — и притом
Имел я счастье графа знать,
Семь лет служил при нем.
Отец ваш редкий человек
По сердцу, по уму,
Запечатлев в душе навек
Признательность к нему,
К услугам дочери его
Готов я… весь я ваш…

КНЯГИНЯ

Но мне не нужно ничего!

(Отворяя дверь в сени.)

Готов ли экипаж?

ГУБЕРНАТОР

Покуда я не прикажу,
Его не подадут…

КНЯГИНЯ

Так прикажите ж! Я прошу…

ГУБЕРНАТОР

Но есть зацепка тут:
С последней почтой прислана
Бумага…

КНЯГИНЯ

Что же в ней:
Уж не вернуться ль я должна?

ГУБЕРНАТОР

Да-с, было бы верней.

КНЯГИНЯ

Да кто ж прислал вам и о чем
Бумагу? что же — там
Шутили, что ли, над отцом?
Он всё устроил сам!

ГУБЕРНАТОР

Нет… не решусь я утверждать…
Но путь еще далек…

КНЯГИНЯ

Так что же даром и болтать!
Готов ли мой возок?

ГУБЕРНАТОР

Нет! Я еще не приказал…
Княгиня! здесь я — царь!
Садитесь! Я уже сказал,
Что знал я графа встарь,
А граф… хоть он вас отпустил,
По доброте своей,
Но ваш отъезд его убил…
Вернитесь поскорей!

КНЯГИНЯ

Нет! что однажды решено —
Исполню до конца!
Мне вам рассказывать смешно,
Как я люблю отца,
Как любит он. Но долг другой,
И выше и святей,
Меня зовет. Мучитель мой!
Давайте лошадей!

ГУБЕРНАТОР

Позвольте-с. Я согласен сам,
Что дорог каждый час,
Но хорошо ль известно вам,
Что ожидает вас?
Бесплодна наша сторона,
А та — еще бедней,
Короче нашей там весна,
Зима — еще длинней.
Да-с, восемь месяцев зима
Там — знаете ли вы?
Там люди редки без клейма,
И те душой черствы;
На воле рыскают кругом
Там только варнаки;
Ужасен там тюремный дом,
Глубоки рудники.
Вам не придется с мужем быть
Минуты глаз на глаз:
В казарме общей надо жить,
А пища: хлеб да квас.
Пять тысяч каторжников там,
Озлоблены судьбой,
Заводят драки по ночам,
Убийства и разбой;
Короток им и страшен суд,
Грознее нет суда!
И вы, княгиня, вечно тут
Свидетельницей… Да!
Поверьте, вас не пощадят,
Не сжалится никто!
Пускай ваш муж — он виноват…
А вам терпеть… за что?

КНЯГИНЯ

Ужасно будет, знаю я,
Жизнь мужа моего.
Пускай же будет и моя
Не радостней его!

ГУБЕРНАТОР

Но вы не будете там жить:
Тот климат вас убьет!
Я вас обязан убедить,
Не ездите вперед!
Ах! вам ли жить в стране такой,
Где воздух у людей
Не паром — пылью ледяной
Выходит из ноздрей?
Где мрак и холод круглый год,
А в краткие жары —
Непросыхающих болот
Зловредные пары?
Да… Страшный край! Оттуда прочь
Бежит и зверь лесной,
Когда стосуточная ночь
Повиснет над страной…

КНЯГИНЯ

Живут же люди в том краю,
Привыкну я шутя…

ГУБЕРНАТОР

Живут? Но молодость свою
Припомните… дитя!
Здесь мать — водицей снеговой,
Родив, омоет дочь,
Малютку грозной бури вой
Баюкает всю ночь,
А будит дикий зверь, рыча
Близ хижины лесной,
Да пурга, бешено стуча
В окно, как домовой.
С глухих лесов, с пустынных рек
Сбирая дань свою,
Окреп туземный человек
С природою в бою,
А вы?..

КНЯГИНЯ

Пусть смерть мне суждена —
Мне нечего жалеть!..
Я еду! еду! я должна
Близ мужа умереть.

ГУБЕРНАТОР

Да, вы умрете, но сперва
Измучите того,
Чья безвозвратно голова
Погибла. Для него
Прошу: не ездите туда!
Сноснее одному,
Устав от тяжкого труда,
Прийти в свою тюрьму,
Прийти — и лечь на голый пол
И с черствым сухарем
Заснуть… а добрый сон пришел —
И узник стал царем!
Летя мечтой к родным, к друзьям,
Увидя вас самих,
Проснется он, к дневным трудам
И бодр, и сердцем тих,
А с вами?.. с вами не знавать
Ему счастливых грез,
В себе он будет сознавать
Причину ваших слез.

КНЯГИНЯ

Ах!.. Эти речи поберечь
Вам лучше для других.
Всем вашим пыткам не извлечь
Слезу из глаз моих!
Покинув родину, друзей,
Любимого отца,
Приняв обет в душе моей
Исполнить до конца
Мой долг, — я слез не принесу
В проклятую тюрьму —
Я гордость, гордость в нем спасу,
Я силы дам ему!
Презренье к нашим палачам,
Сознанье правоты
Опорой верной будет нам.

ГУБЕРНАТОР

Прекрасные мечты!
Но их достанет на пять дней.
Не век же вам грустить?
Поверьте совести моей,
Захочется вам жить.
Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,
Нужда и вечный гнет,
А там балы, блестящий двор,
Свобода и почет.
Как знать? Быть может, бог судил…
Понравится другой,
Закон вас права не лишил…

КНЯГИНЯ

Молчите!.. Боже мой!..

ГУБЕРНАТОР

Да, откровенно говорю,
Вернитесь лучше в свет.

КНЯГИНЯ

Благодарю, благодарю
За добрый ваш совет!
И прежде был там рай земной,
А нынче этот рай
Своей заботливой рукой
Расчистил Николай.
Там люди заживо гниют —
Ходячие гробы,
Мужчины — сборище Иуд,
А женщины — рабы.
Что там найду я? Ханжество,
Поруганную честь,
Нахальной дряни торжество
И подленькую месть.
Нет, в этот вырубленный лес
Меня не заманят,
Где были дубы до небес,
А ныне пни торчат!
Вернуться? жить среди клевет,
Пустых и темных дел?..
Там места нет, там друга нет
Тому, кто раз прозрел!
Нет, нет, я видеть не хочу
Продажных и тупых,
Не покажусь я палачу
Свободных и святых.
Забыть того, кто нас любил,
Вернуться — всё простя?

ГУБЕРНАТОР

Но он же вас не пощадил?
Подумайте, дитя:
О ком тоска? к кому любовь?

КНЯГИНЯ

Молчите, генерал!

ГУБЕРНАТОР

Когда б не доблестная кровь
Текла в вас — я б молчал.
Но если рветесь вы вперед,
Не веря ничему,
Быть может, гордость вас спасет…
Достались вы ему
С богатством, с именем, с умом,
С доверчивой душой,
А он, не думая о том,
Что станется с женой,
Увлекся призраком пустым
И — вот его судьба!..
И что ж?.. бежите вы за ним,
Как жалкая раба!

КНЯГИНЯ

Нет! я не жалкая раба,
Я женщина, жена!
Пускай горька моя судьба —
Я буду ей верна!
О, если б он меня забыл
Для женщины другой,
В моей душе достало б сил
Не быть его рабой!
Но знаю: к родине любовь
Соперница моя,
И если б нужно было, вновь
Ему простила б я!..

Княгиня кончила… Молчал
Упрямый старичок.
«Ну что ж? Велите, генерал,
Готовить мой возок?»
Не отвечая на вопрос,
Смотрел он долго в пол,
Потом в раздумьи произнес:
«До завтра» — и ушел…

Назавтра тот же разговор,
Просил и убеждал,
Но получил опять отпор
Почтенный генерал.
Все убежденья истощив
И выбившись из сил,
Он долго, важен, молчалив,
По комнате ходил
И наконец сказал: «Быть так!
Вас не спасешь, увы!..
Но знайте: сделав этот шаг,
Всего лишитесь вы!..»—

«Да что же мне еще терять?»

— «За мужем поскакав,
Вы отреченье подписать
Должны от ваших прав!»

Старик эффектно замолчал,
От этих страшных слов
Он, очевидно, пользы ждал,
Но был ответ таков:
«У вас седая голова,
А вы еще дитя!
Вам наши кажутся права
Правами — не шутя.
Нет! ими я не дорожу,
Возьмите их скорей!
Где отреченье? Подпишу!
И живо — лошадей!..»

ГУБЕРНАТОР

Бумагу эту подписать!
Да что вы?.. Боже мой!
Ведь это значит нищей стать
И женщиной простой!
Всему вы скажите прости,
Что вам дано отцом,
Что по наследству перейти
Должно бы к вам потом!
Права имущества, права
Дворянства потерять!
Нет, вы подумайте сперва —
Зайду я к вам опять!..

Ушел и не был целый день…
Когда спустилась тьма,
Княгиня, слабая как тень,
Пошла к нему сама.
Ее не принял генерал:
Хворает тяжело…
Пять дней, покуда он хворал,
Мучительных прошло,
А на шестой пришел он сам
И круто молвил ей:
«Я отпустить не вправе вам,
Княгиня, лошадей!
Вас по этапу поведут
С конвоем…»

КНЯГИНЯ

Боже мой!
Но так ведь месяцы пройдут
В дороге?..

ГУБЕРНАТОР

Да, весной
В Нерчинск придете, если вас
Дорога не убьет.
Навряд версты четыре в час
Закованный идет;
Посередине дня — привал,
С закатом дня — ночлег,
А ураган в степи застал —
Закапывайся в снег!
Да-с, промедленьям нет числа,
Иной упал, ослаб…

КНЯГИНЯ

Не хорошо я поняла —
Что значит ваш этап?

ГУБЕРНАТОР

Под караулом казаков
С оружием в руках,
Этапом водим мы воров
И каторжных в цепях,
Они дорогою шалят,
Того гляди сбегут,
Так их канатом прикрутят
Друг к другу — и ведут
Трудненек путь! Да вот-с каков:
Отправится пятьсот,
А до нерчинских рудников
И трети не дойдет!
Они как мухи мрут в пути,
Особенно зимой…
И вам, княгиня, так идти?..
Вернитесь-ка домой!

КНЯГИНЯ

О нет! я этого ждала…
Но вы, но вы… злодей!..
Неделя целая прошла…
Нет сердца у людей!
Зачем бы разом не сказать?..
Уж я бы шла давно…
Велите ж партию сбирать —
Иду! мне всё равно!..

—«Нет! вы поедете!..- вскричал
Нежданно старый генерал,
Закрыв рукой глаза.-
Как я вас мучил… Боже мой!..
(Из-под руки на ус седой
Скатилася слеза.)
Простите! да, я мучил вас,
Но мучился и сам,
Но строгий я имел приказ
Преграды ставить вам!
И разве их не ставил я?
Я делал всё, что мог,
Перед царем душа моя
Чиста, свидетель бог!
Острожным жестким сухарем
И жизнью взаперти,
Позором, ужасом, трудом
Этапного пути
Я вас старался напугать.
Не испугались вы!
И хоть бы мне не удержать
На плечах головы,
Я не могу, я не хочу
Тиранить больше вас…
Я вас в три дня туда домчу…

Отворяя дверь, кричит

Эй! запрягать, сейчас!..»

КНЯГИНЯ М. Н. ВОЛКОНСКАЯ

(Бабушкины записки)
(1826-27 г.)

Глава I

Проказники внуки! Сегодня они
С прогулки опять воротились:
«Нам, бабушка, скучно! В ненастные дни,
Когда мы в портретной садились
И ты начинала рассказывать нам,
Так весело было!.. Родная,
Еще что-нибудь расскажи!..» По углам
Уселись. Но их прогнала я:
«Успеете слушать; рассказов моих
Достанет на целые томы,
Но вы еще глупы: узнаете их,
Как будете с жизнью знакомы!
Я всё рассказала, доступное вам
По вашим ребяческим летам:
Идите гулять по полям, по лугам!
Идите же… пользуйтесь летом!»
И вот, не желая остаться в долгу
У внуков, пишу я записки;
Для них я портреты людей берегу,
Которые были мне близки,
Я им завещаю альбом — и цветы
С могилы сестры — Муравьевой,
Коллекцию бабочек, флору Читы
И виды страны той суровой;
Я им завещаю железный браслет…
Пускай берегут его свято:
В подарок жене его выковал дед
Из собственной цепи когда-то…

Родилась я, милые внуки мои,
Под Киевом, в тихой деревне;
Любимая дочь я была у семьи.
Наш род был богатый и древний,
Но пуще отец мой возвысил его:
Заманчивей славы героя,
Дороже отчизны — не знал ничего
Боец, не любивший покоя.
Творя чудеса, девятнадцати лет
Он был полковым командиром,
Он мужество добыл и лавры побед
И почести, чтимые миром.
Воинская слава его началась
Персидским и шведским походом,
Но память о нем нераздельно слилась
С великим двенадцатым годом:
Тут жизнь его долгим сраженьем была.
Походы мы с ним разделяли,
И в месяц иной не запомним числа,
Когда б за него не дрожали.
«Защитник Смоленска» всегда впереди
Опасного дела являлся…
Под Лейпцигом раненный, с пулей в груди,
Он вновь через сутки сражался,
Так летопись жизни его говорит:
В ряду полководцев России,
Покуда отечество наше стоит,
Он памятен будет! Витии
Отца моего осыпали хвалой,
Бессмертным его называя;
Жуковский почтил его громкой строфой,
Российских вождей прославляя:
Под Дашковой личного мужества жар
И жертву отца-патриота
Поэт воспевает. Воинственный дар
Являя в сраженьях без счета,
Не силой одною врагов побеждал
Ваш прадед в борьбе исполинской:
О нем говорили, что он сочетал
С отвагою гений воинский.

Войной озабочен, в семействе своем
Отец ни во что не мешался,
Но крут был порою; почти божеством
Он матери нашей казался,
И сам он глубоко привязан был к ней.
Отца мы любили — в герое,
Окончив походы, в усадьбе своей
Он медленно гас на покое.
Мы жили в большом подгородном дому.
Детей поручив англичанке,
Старик отдыхал. Я училась всему,
Что нужно богатой дворянке.
А после уроков бежала я в сад
И пела весь день беззаботно,
Мой голос был очень хорош, говорят,
Отец его слушал охотно;
Записки свои приводил он к концу,
Читал он газеты, журналы,
Пиры задавал; наезжали к отцу
Седые, как он, генералы,
И шли бесконечные споры тогда;
Меж тем молодежь танцевала.
Сказать ли вам правду? была я всегда
В то время царицею бала:
Очей моих томных огонь голубой
И черная с синим отливом
Большая коса, и румянец густой
На личике смуглом, красивом,
И рост мой высокий, и гибкий мой стан,
И гордая поступь — пленяли
Тогдашних красавцев: гусаров, улан,
Что близко с полками стояли.
Но слушала я неохотно их лесть…
Отец за меня постарался:
«Не время ли замуж? Жених уже есть,
Он славно под Лейпцигом дрался,
Его полюбил государь, наш отец,
И дал ему чин генерала.
Постарше тебя… а собой молодец,
Волконский! Его ты видала
На царском смотру… и у нас он бывал,
По парку с тобой всё шатался!»
— «Да, помню! Высокий такой генерал…»
— «Он самый!» — старик засмеялся…
«Отец, он так мало со мной говорил!» —
Заметила я, покраснела…
«Ты будешь с ним счастлива!» — круто решил
Старик, — возражать я не смела…

Прошло две недели — и я под венцом
С Сергеем Волконским стояла,
Не много я знала его женихом,
Не много и мужем узнала, —
Так мало мы жили под кровлей одной,
Так редко друг друга видали!
По дальним селеньям, на зимний постой,
Бригаду его разбросали,
Ее объезжал беспрестанно Сергей.
А я между тем расхворалась;
В Одессе потом, по совету врачей,
Я целое лето купалась;
Зимой он приехал за мною туда,
С неделю я с ним отдохнула
При главной квартире… и снова беда!
Однажды я крепко уснула.
Вдруг слышу я голос Сергея (в ночи,
Почти на рассвете то было):
«Вставай! Поскорее найди мне ключи!
Камин затопи!» Я вскочила…
Взглянула: встревожен и бледен он был.
Камин затопила я живо.
Из ящиков муж мой бумаги сносил
К камину — и жег торопливо.
Иные прочитывал бегло, спеша,
Иные бросал не читая.
И я помогала Сергею, дрожа
И глубже в огонь их толкая…
Потом он сказал: «Мы поедем сейчас»,
Волос моих нежно касаясь.
Всё скоро уложено было у нас,
И утром, ни с кем не прощаясь,
Мы тронулись в путь. Мы скакали три дня,
Сергей был угрюм, торопился,
Довез до отцовской усадьбы меня
И тотчас со мною простился.

Глава II

«Уехал!.. Что значила бледность его
И всё, что в ту ночь совершилось?
Зачем не сказал он жене ничего?
Недоброе что-то случилось!»
Я долго не знала покоя и сна,
Сомнения душу терзали:
«Уехал, уехал! опять я одна!..»
Родные меня утешали,
Отец торопливость его объяснял
Каким-нибудь делом случайным:
«Куда-нибудь сам император послал
Его с поручением тайным,
Не плачь! Ты походы делила со мной,
Превратности жизни военной
Ты знаешь; он скоро вернется домой!
Под сердцем залог драгоценный
Ты носишь: теперь ты беречься должна!
Всё кончится ладно, родная;
Жена муженька проводила одна,
А встретит, ребенка качая!..»

Увы! предсказанье его не сбылось!
Увидеться с бедной женою
И с первенцем сыном отцу довелось
Не здесь — не под кровлей родною!

Как дорого стоил мне первенец мой!
Два месяца я прохворала.
Измучена телом, убита душой,
Я первую няню узнала.
Спросила о муже. — «Еще не бывал!»
— «Писал ли?» — «И писем нет даже».
— «А где мой отец?» — «В Петербург ускакал».
— «А брат мой?» — «Уехал туда же».

«Мой муж не приехал, нет даже письма,
И брат и отец ускакали, —
Сказала я матушке: — Еду сама!
Довольно, довольно мы ждали!»
И как ни старалась упрашивать дочь
Старушка, я твердо решилась;
Припомнила я ту последнюю ночь
И всё, что тогда совершилось,
И ясно сознала, что с мужем моим
Недоброе что-то творится…

Стояла весна, по разливам речным
Пришлось черепахой тащиться.

Доехала я чуть живая опять.
«Где муж мой» — отца я спросила.
«В Молдавию муж твой ушел воевать».
— «Не пишет он?..» Глянул уныло
И вышел отец… Недоволен был брат,
Прислуга молчала, вздыхая.
Заметила я, что со мною хитрят,
Заботливо что-то скрывая;
Ссылаясь на то, что мне нужен покой,
Ко мне никого не пускали,
Меня окружили какой-то стеной,
Мне даже газет не давали!
Я вспомнила: много у мужа родных,
Пишу — отвечать умоляю.
Проходят недели, — ни слова от них!
Я плачу, я силы теряю…

Нет чувства мучительней тайной грозы.
Я клятвой отца уверяла,
Что я не пролью ни единой слезы, —
И он, и кругом всё молчало!
Любя, меня мучил мой бедный отец;
Жалея, удвоивал горе…
Узнала, узнала я всё наконец!..
Прочла я в самом приговоре,
Что был заговорщиком бедный Сергей:
Стояли они настороже,
Готовя войска к низверженью властей.
В вину ему ставилось тоже,
Что он… Закружилась моя голова…
Я верить глазам не хотела…
«Ужели?..» В уме не вязались слова:
Сергей — и бесчестное дело!

Я помню, сто раз я прочла приговор,
Вникая в слова роковые.
К отцу побежала, — с отцом разговор
Меня успокоил, родные!
С души словно камень тяжелый упал.
В одном я Сергея винила:
Зачем он жене ничего не сказал?
Подумав, и то я простила:
«Как мог он болтать? Я была молода,
Когда ж он со мной расставался,
Я сына под сердцем носила тогда:
За мать и дитя он боялся! —
Так думала я. — Пусть беда велика,
Не всё потеряла я в мире.
Сибирь так ужасна, Сибирь далека,
Но люди живут и в Сибири!..»

Всю ночь я горела, мечтая о том,
Как буду лелеять Сергея.
Под утро глубоким, крепительным сном
Уснула, — и встала бодрее.
Поправилось скоро здоровье мое,
Приятельниц я повидала,
Нашла я сестру, — расспросила ее
И горького много узнала!
Несчастные люди!.. «Всё время Сергей
(Сказала сестра) содержался
В тюрьме; не видал ни родных, ни друзей…
Вчера только с ним повидался
Отец. Повидаться с ним можешь и ты:
Когда приговор прочитали,
Одели их в рубище, сняли кресты,
Но право свиданья им дали!..»

Подробностей ряд пропустила я тут…
Оставив следы роковые,
Доныне о мщеньи они вопиют…
Не знайте их лучше, родные.

Я в крепость поехала к мужу с сестрой,
Пришли мы сперва к «генералу»,
Потом нас привел генерал пожилой
В обширную, мрачную залу.
«Дождитесь, княгиня! мы будем сейчас!»
Раскланявшись вежливо с нами,
Он вышел. С дверей не спускала я глаз.
Минуты казались часами.
Шаги постепенно смолкали вдали,
За ними я мыслью летела.
Мне чудилось: связку ключей принесли,
И ржавая дверь заскрипела.
В угрюмой каморке с железным окном
Измученный узник томился.
«Жена к вам приехала!..» Бледным лицом,
Он весь задрожал, оживился:
«Жена!..» Коридором он быстро бежал,
Довериться слуху не смея…

«Вот он!» — громогласно сказал генерал,
И я увидала Сергея…

Недаром над ним пронеслася гроза:
Морщины на лбу появились,
Лицо было мертвенно бледно, глаза
Не так уже ярко светились,
Но больше в них было, чем в прежние дни,
Той тихой, знакомой печали;
С минуту пытливо смотрели они
И радостно вдруг заблистали,
Казалось он в душу мою заглянул…
Я горько, припав к его груди,
Рыдала… Он обнял меня и шепнул:
«Здесь есть посторонние люди».
Потом он сказал, что полезно ему
Узнать добродетель смиренья,
Что, впрочем, легко переносит тюрьму,
И несколько слов одобренья
Прибавил… По комнате важно шагал
Свидетель — нам было неловко…
Сергей на одежду свою показал:
«Поздравь меня, Маша, с обновкой, —
И тихо прибавил: — Пойми и прости», —
Глаза засверкали слезою,
Но тут соглядатай успел подойти,
Он низко поник головою.
Я громко сказала: «Да, я не ждала
Найти тебя в этой одежде».
И тихо шепнула: «Я всё поняла.
Люблю тебя больше, чем прежде.»
— «Что делать? И в каторге буду я жить
(Покуда мне жизнь не наскучит)».
— «Ты жив, ты здоров, так о чем же тужить?
(Ведь каторга нас не разлучит?)»

«Так вот ты какая!» — Сергей говорил,
Лицо его весело было…
Он вынул платок, на окно положил,
И рядом я свой положила,
Потом, расставаясь, Сергеев платок
Взяла я — мой мужу остался…
Нам после годичной разлуки часок
Свиданья короток казался,
Но что ж было делать! Наш срок миновал —
Пришлось бы другим дожидаться…
В карету меня посадил генерал,
Счастливо желал оставаться…

Великую радость нашла я в платке:
Целуя его, увидала
Я несколько слов на одном уголке;
Вот что я, дрожа, прочитала:
«Мой друг, ты свободна. Пойми — не пеняй!
Душевно я бодр и — желаю
Жену мою видеть такой же. Прощай!
Малютке поклон посылаю…»

Была в Петербурге большая родня
У мужа; всё знать — да какая!
Я ездила к ним, волновалась три дня,
Сергея спасти умоляя.
Отец говорил: «Что ты мучишься, дочь?
Я всё испытал — бесполезно!»
И правда: они уж пытались помочь,
Моля императора слезно,
Но просьбы до сердца его не дошли.,
Я с мужем еще повидалась,
И время приспело: его увезли!..
Как только одна я осталась,
Я тотчас послышала в сердце моем,
Что надо и мне торопиться,
Мне душен казался родительский дом,
И стала я к мужу проситься.

Теперь расскажу вам подробно, друзья,
Мою роковую победу.
Вся дружно и грозно восстала семья,
Когда я сказала: «Я еду!»
Не знаю, как мне удалось устоять,
Чего натерпелась я… Боже!..
Была из-под Киева вызвана мать,
И братья приехали тоже:
Отец «образумить» меня приказал.
Они убеждали, просили.
Но волю мою сам господь подкреплял,
Их речи ее не сломили!
А много и горько поплакать пришлось…
Когда собрались мы к обеду,
Отец мимоходом мне бросил вопрос:
«На что ты решилась?» — «Я еду!»
Отец промолчал… промолчала семья…
Я вечером горько всплакнула,
Качая ребенка, задумалась я…
Вдруг входит отец, — я вздрогнула.
Ждала я грозы, но, печален и тих,
Сказал он сердечно и кротко:
«За что обижаешь ты кровных родных?
Что будет с несчастным сироткой?
Что будет с тобою, голубка моя?
Там нужно не женскую силу!
Напрасна великая жертва твоя,
Найдешь ты там только могилу!»
И ждал он ответа, и взгляд мой ловил,
Лаская меня и целуя…
«Я сам виноват! Я тебя погубил! —
Воскликнул он вдруг, негодуя. —
Где был мой рассудок? Где были глаза!
Уж знала вся армия наша…»
И рвал он седые свои волоса:
«Прости! не казни меня, Маша!
Останься!..» И снова молил горячо…
Бог знает, как я устояла!
Припав головою к нему на плечо,
«Поеду!» — я тихо сказала…

«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И мать, и отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней,
Подумай!.. Я завтра увижусь с тобой…»

Ушел он, грозящий и гневный,
А я, чуть жива, пред иконой святой
Упала — в истоме душевной…

Глава III

«Подумай!..» Я целую ночь не спала,
Молилась и плакала много.
Я божию матерь на помощь звала,
Совета просила у бога,
Я думать училась: отец приказал
Подумать… нелегкое дело!
Давно ли он думал за нас — и решал,
И жизнь наша мирно летела?
Училась я много; на трех языках
Читала. Заметна была я
В парадных гостиных, на светских балах,
Искусно танцуя, играя;
Могла говорить я почти обо всем,
Я музыку знала, я пела,
Я даже отлично скакала верхом,
Но думать совсем не умела.

Я только в последний, двадцатый мой год
Узнала, что жизнь не игрушка,
Да в детстве, бывало, сердечко вздрогнет,
Как грянет нечаянно пушка.
Жилось хорошо и привольно; отец
Со мной не говаривал строго;
Осьмнадцати лет я пошла под венец
И тоже не думала много…

В последнее время моя голова
Работала сильно, пылала;
Меня неизвестность томила сперва.
Когда же беду я узнала,
Бессменно стоял предо мною Сергей,
Тюрьмою измученный, бледный,
И много неведомых прежде страстей
Посеял в душе моей бедной.

Я всё испытала, а больше всего
Жестокое чувство бессилья.
Я небо и сильных людей за него
Молила — напрасны усилья!
И гнев мою душу больную палил,
И я волновалась нестройно,
Рвалась, проклинала… но не было сил
Ни времени думать спокойно.

Теперь непременно я думать должна —
Отцу моему так угодно.
Пусть воля моя неизменно одна,
Пусть всякая дума бесплодна,
Я честно исполнить отцовский приказ
Решилась, мои дорогие.

Старик говорил: «Ты подумай о нас,
Мы люди тебе не чужие:
И мать, и отца, и дитя, наконец, —
Ты всех безрассудно бросаешь,
За что же?» — «Я долг исполняю, отец!»
— «За что ты себя обрекаешь
На муку?» — «Не буду я мучиться там!
Здесь ждет меня страшная мука.
Да если останусь, послушная вам,
Меня истерзает разлука.
Не зная покою ни ночью, ни днем,
Рыдая над бедным сироткой,
Всё буду я думать о муже моем
Да слышать упрек его кроткий.
Куда ни пойду я — на лицах людей
Я свой приговор прочитаю:
В их шепоте — повесть измены моей.
В улыбке укор угадаю:
Что место мое не на пышном балу,
А в дальней пустыне угрюмой,
Где узник усталый в тюремном углу
Терзается лютою думой,
Один… без опоры… Скорее к нему!
Там только вздохну я свободно.
Делила с ним радость, делить и тюрьму
Должна я… Так небу угодно!..

Простите, родные! Мне сердце давно
Мое предсказало решенье.
И верю я твердо: от бога оно!
А в вас говорит — сожаленье.
Да, ежели выбор решить я должна
Меж мужем и сыном — не боле,
Иду я туда, где я больше нужна,
Иду я к тому, кто в неволе!
Я сына оставлю в семействе родном,
Он скоро меня позабудет.
Пусть дедушка будет малютке отцом,
Сестра ему матерью будет.
Он так еще мал! А когда подрастет
И страшную тайну узнает,
Я верю: он матери чувство поймет
И в сердце ее оправдает!

Но если останусь я с ним… и потом
Он тайну узнает и спросит:
«Зачем не пошла ты за бедным отцом?..» —
И слово укора мне бросит?
О, лучше в могилу мне заживо лечь,
Чем мужа лишить утешенья
И в будущем сына презренье навлечь. .
Нет, нет! не хочу я презренья!..

А может случиться — подумать боюсь! —
Я первого мужа забуду,
Условиям новой семьи подчинюсь
И сыну не матерью буду,
А мачехой лютой?.. Горю от стыда…
Прости меня, бедный изгнанник!
Тебя позабыть! Никогда! никогда!
Ты сердца единый избранник…

Отец! ты не знаешь, как дорог он мне!
Его ты не знаешь! Сначала,
В блестящем наряде, на гордом коне,
Его пред полком я видала;
О подвигах жизни его боевой
Рассказы товарищей боя
Я слушала жадно — и всею душой
Я в нем полюбила героя…

Позднее я в нем полюбила отца
Малютки, рожденного мною.
Разлука тянулась меж тем без конца.
Он твердо стоял под грозою…
Вы знаете, где мы увиделись вновь —
Судьба свою волю творила! —
Последнюю, лучшую сердца любовь
В тюрьме я ему подарила!

Напрасно чернила его клевета,
Он был безупречней, чем прежде,
И я полюбила его, как Христа…
В своей арестантской одежде
Теперь он бессменно стоит предо мной,
Величием кротким сияя.
Терновый венец над его головой,
Во взоре любовь неземная…

Отец мой! должна я увидеть его…
Умру я, тоскуя по муже…
Ты, долгу служа, не щадил ничего
И нас научил ты тому же. .
Герой, выводивший своих сыновей
Туда, где смертельней сраженье, —
Не верю, чтоб дочери бедной своей
Ты сам не одобрил решенья!»

Вот что я подумала в долгую ночь,
И так я с отцом говорила…
Он тихо сказал: «Сумасшедшая дочь! » —
И вышел: молчали уныло
И братья, и мать… Я ушла наконец…
Тяжелые дни потянулись:
Как туча ходил недовольный отец,
Другие домашние дулись.
Никто не хотел ни советом помочь,
Ни делом; но я не дремала,
Опять провела я бессонную ночь:
Письмо к государю писала
(В то время молва начала разглашать,
Что будто вернуть Трубецкую
С дороги велел государь. Испытать
Боялась я участь такую,
Но слух был неверен). Письмо отвезла
Сестра моя, Катя Орлова.
Сам царь отвечал мне… Спасибо, нашла
В ответе я доброе слово!
Он был элегантен и мил (Николай
Писал по-французски). Сначала
Сказал государь, как ужасен тот край,
Куда я поехать желала,
Как грубы там люди, как жизнь тяжела,
Как возраст мой хрупок и нежен;
Потом намекнул (я не вдруг поняла)
На то, что возврат безнадежен;
А дальше — изволил хвалою почтить
Решимость мою, сожалея,
Что, долгу покорный, не мог пощадить
Преступного мужа… Не смея
Противиться чувствам высоким таким,
Давал он свое позволенье;
Но лучше желал бы, чтоб с сыном моим
Осталась я дома…
Волненье
Меня охватило. «Я еду!» Давно
Так радостно сердце не билось…
«Я еду! я еду! Теперь решено!..»
Я плакала, жарко молилась…

В три дня я в далекий мой путь собралась,
Всё ценное я заложила,
Надежною шубой, бельем запаслась,
Простую кибитку купила.
Родные смотрели на сборы мои,
Загадочно как-то вздыхая;
Отъезду не верил никто из семьи…
Последнюю ночь провела я
С ребенком. Нагнувшись над сыном моим,
Улыбку малютки родного
Запомнить старалась; играла я с ним
Печатью письма рокового.
Играла и думала: «Бедный мой сын!
Не знаешь ты, чем ты играешь!
Здесь участь твоя: ты проснешься один,
Несчастный! Ты мать потеряешь!»
И в горе упав на ручонки его
Лицом, я шептала, рыдая:
«Прости, что тебя, для отца твоего,
Мой бедный, покинуть должна я…»

А он улыбался: не думал он спать,
Любуясь красивым пакетом;
Большая и красная эта печать
Его забавляла…
С рассветом
Спокойно и крепко заснуло дитя,
И щечки его заалели.
С любимого личика глаз не сводя,
Молясь у его колыбели,
Я встретила утро…
Я вмиг собралась.
Сестру заклинала я снова
Быть матерью сыну… Сестра поклялась…
Кибитка была уж готова.

Сурово молчали родные мои,
Прощание было немое.
Я думала: «Я умерла для семьи,
Всё милое, всё дорогое
Теряю… нет счета печальных потерь!..»
Мать как-то спокойно сидела,
Казалось, не веря еще и теперь,
Чтоб дочка уехать посмела,
И каждый с вопросом смотрел на отца.
Сидел он поодаль понуро,
Не молвил словечка, не поднял лица, —
Оно было бледно и хмуро.
Последние вещи в кибитку снесли,
Я плакала, бодрость теряя,
Минуты мучительно медленно шли…
Сестру наконец обняла я
И мать обняла. «Ну, господь вас хранит!» —
Сказала я, братьев целуя.
Отцу подражая, молчали они…
Старик поднялся, негодуя,
По сжатым губам, по морщинам чела
Ходили зловещие тени…
Я молча ему образок подала
И стала пред ним на колени:
«Я еду! хоть слово, хоть слово, отец!
Прости свою дочь, ради бога!..»
Старик на меня поглядел наконец
Задумчиво, пристально, строго
И, руки с угрозой подняв надо мной,
Чуть слышно сказал (я дрожала):
«Смотри, через год возвращайся домой,
Не то — прокляну!..»
Я упала…

Глава IV

«Довольно, довольно объятий и слез!»
Я села — и тройка помчалась.
«Прощайте, родные!» В декабрьский мороз
Я с домом отцовским рассталась
И мчалась без отдыху с лишком три дня;
Меня быстрота увлекала,
Она была лучшим врачом для меня…
Я скоро в Москву прискакала,
К сестре Зинаиде. Мила и умна
Была молодая княгиня,
Как музыку знала! Как пела она!
Искусство ей было святыня.
Она нам оставила книгу новелл,
Исполненных грации нежной,
Поэт Веневитинов стансы ей пел,
Влюбленный в нее безнадежно;
В Италии год Зинаида жила
И к нам — по сказанью поэта —
«Цвет южного неба в очах принесла».
Царица московского света,
Она не чуждалась артистов, — житье
Им было у Зины в гостиной;
Они уважали, любили ее
И Северной звали Коринной…

Поплакали мы. По душе ей была
Решимость моя роковая:
«Крепись, моя бедная! будь весела!
Ты мрачная стала такая.
Чем мне эти темные тучи прогнать?
Как мы распростимся с тобою?
А вот что! ложись ты до вечера спать,
А вечером пир я устрою.
Не бойся! всё будет во вкусе твоем,
Друзья у меня не повесы,
Любимые песни твои мы споем,
Сыграем любимые пьесы…»
И вечером весть, что приехала я,
В Москве уже многие знали.
В то время несчастные наши мужья
Вниманье Москвы занимали:
Едва огласилось решенье суда,
Всем было неловко и жутко,
В салонах Москвы повторялась тогда
Одна ростопчинская шутка:
«В Европе сапожник, чтоб барином стать,
Бунтует, — понятное дело!
У нас революцию сделала знать:
В сапожники, что ль, захотела?..»

И сделалась я «героинею дня».
Не только артисты, поэты —
Вся двинулась знатная наша родня;
Парадные, цугом кареты
Гремели; напудрив свои парики,
Потемкину ровня по летам,
Явились былые тузы-старики
С отменно учтивым приветом;
Старушки, статс-дамы былого двора,
В объятья меня заключали:
«Какое геройство!.. Какая пора!..» —
И в такт головами качали.

Ну, словом, что было в Москве повидней,
Что в ней мимоездом гостило,
Всё вечером съехалось к Зине моей:
Артистов тут множество было,
Певцов-итальянцев тут слышала я,
Что были тогда знамениты,
Отца моего сослуживцы, друзья
Тут были, печалью убиты.
Тут были родные ушедших туда,
Куда я сама торопилась,
Писателей группа, любимых тогда.
Со мной дружелюбно простилась:
Тут были Одоевский, Вяземский; был
Поэт вдохновенный и милый,
Поклонник кузины, что рано почил,
Безвременно взятый могилой.
И Пушкин тут был… Я узнала его…
Он другом был нашего детства,
В Юрзуфе он жил у отца моего,
В ту пору проказ и кокетства
Смеялись, болтали мы, бегали с ним,
Бросали друг в друга цветами.
Всё наше семейство поехало в Крым,
И Пушкин отправился с нами.
Мы ехали весело. Вот наконец
И горы, и Черное море!
Велел постоять экипажам отец,
Гуляли мы тут на просторе.

Тогда уже был мне шестнадцатый год.
Гибка, высока не по летам,
Покинув семью, я стрелою вперед
Умчалась с курчавым поэтом;
Без шляпки, с распущенной длинной косой;
Полуденным солнцем палима,
Я к морю летела, — и был предо мной
Вид южного берега Крыма!
Я радостным взором глядела кругом,
Я прыгала, с морем играла;
Когда удалялся прилив, я бегом
До самой воды добегала,
Когда же прилив возвращался опять
И волны грядой подступали,
От них я спешила назад убежать,
А волны меня настигали!..

И Пушкин смотрел… и смеялся, что я
Ботинки мои промочила.
«Молчите! идет гувернантка моя!» —
Сказала я строго. (Я скрыла,
Что ноги промокли)… Потом я прочла
В «Онегине» чудные строки.
Я вспыхнула вся — я довольна была…
Теперь я стара, так далеки
Те красные дни! Я не буду скрывать,
Что Пушкин в то время казался
Влюбленным в меня… но, по правде сказать,
В кого он тогда не влюблялся!
Но, думаю, он не любил никого
Тогда, кроме музы: едва ли
Не больше любви занимали его
Волнения ее и печали…
Юрзуф живописен: в роскошных садах
Долины его потонули,
У ног его море, вдали Аюдаг…
Татарские хижины льнули
К подножию скал; виноград выбегал
На кручу лозой отягченной,
И тополь местами недвижно стоял
Зеленой и стройной колонной.
Мы заняли дом под нависшей скалой,
Поэт наверху приютился,
Он нам говорил, что доволен судьбой,
Что в море и горы влюбился.
Прогулки его продолжались по дням
И были всегда одиноки,
Он у моря часто бродил по ночам.
По-английски брал он уроки
У Лены, сестры моей: Байрон тогда
Его занимал чрезвычайно.
Случалось сестре перевесть иногда
Из Байрона что-нибудь — тайно;
Она мне читала попытки свои,
А после рвала и бросала,
Но Пушкину кто-то сказал из семьи,
Что Лена стихи сочиняла:
Поэт подобрал лоскутки под окном
И вывел всё дело на сцену.
Хваля переводы, он долго потом
Конфузил несчастную Лену…
Окончив занятья, спускался он вниз
И с нами делился досугом;
У самой террасы стоял кипарис,
Поэт называл его другом,
Под ним заставал его часто рассвет,
Он с ним, уезжая, прощался…
И мне говорили, что Пушкина след
В туземной легенде остался:
«К поэту летал соловей по ночам,
Как в небо луна выплывала,
И вместе с поэтом он пел — и, певцам
Внимая, природа смолкала!
Потом соловей — повествует народ —
Летал сюда каждое лето:
И свищет, и плачет, и словно зовет
К забытому другу поэта!
Но умер поэт — прилетать перестал
Пернатый певец… Полный горя,
С тех пор кипарис сиротою стоял,
Внимая лишь ропоту моря.»
Но Пушкин надолго прославил его:
Туристы его навещают,
Садятся под ним и на память с него
Душистые ветки срывают…

Печальна была наша встреча. Поэт
Подавлен был истинным горем.
Припомнил он игры ребяческих лет
В далеком Юрзуфе, над морем.
Покинув привычный насмешливый тон,
С любовью, с тоской бесконечной,
С участием брата напутствовал он
Подругу той жизни беспечной!
Со мной он по комнате долго ходил,
Судьбой озабочен моею,
Я помню, родные, что он говорил,
Да так передать не сумею:
«Идите, идите! Вы сильны душой,
Вы смелым терпеньем богаты,
Пусть мирно свершится ваш путь роковой,
Пусть вас не смущают утраты!
Поверьте, душевной такой чистоты
Не стоит сей свет ненавистный!
Блажен, кто меняет его суеты
На подвиг любви бескорыстной!
Что свет? опостылевший всем маскарад!
В нем сердце черствеет и дремлет,
В нем царствует вечный, рассчитанный хлад
И пылкую правду объемлет…

Вражда умирится влияньем годов,
Пред временем рухнет преграда,
И вам возвратятся пенаты отцов
И сени домашнего сада!
Целебно вольется в усталую грудь
Долины наследственной сладость,
Вы гордо оглянете пройденный путь
И снова узнаете радость.
Да, верю! не долго вам горе терпеть,
Гнев царский не будет же вечным…
Но если придется в степи умереть,
Помянут вас словом сердечным:
Пленителен образ отважной жены,
Явившей душевную силу
И в снежных пустынях суровой страны
Сокрывшейся рано в могилу!

Умрете, но ваших страданий рассказ
Поймется живыми сердцами,
И заполночь правнуки ваши о вас
Беседы не кончат с друзьями.
Они им покажут, вздохнув от души,
Черты незабвенные ваши,
И в память прабабки, погибшей в глуши,
Осушатся полные чаши!..
Пускай долговечнее мрамор могил,
Чем крест деревянный в пустыне,
Но мир Долгорукой еще не забыл,
А Бирона нет и в помине.

Но что я?.. Дай бог вам здоровья и сил!
А там и увидеться можно:
Мне царь «Пугачева» писать поручил,
Пугач меня мучит безбожно,
Расправиться с ним я на славу хочу,
Мне быть на Урале придется.
Поеду весной, поскорей захвачу,
Что путного там соберется,
Да к вам и махну, переехав Урал…»
Поэт написал «Пугачева»,
Но в дальние наши снега не попал.
Как мог он сдержать это слово?

Я слушала музыку, грусти полна,
Я пению жадно внимала;
Сама я не пела, — была я больна,
Я только других умоляла:
«Подумайте: я уезжаю с зарей…
О, пойте же, пойте! играйте!..
Ни музыки я не услышу такой,
Ни песни… Наслушаться дайте!..»

И чудные звуки лились без конца!
Торжественной песней прощальной
Окончился вечер, — не помню лица
Без грусти, без думы печальной!
Черты неподвижных, суровых старух
Утратили холод надменный,
И взор, что, казалось, навеки потух,
Светиться слезой умиленной…
Артисты старались себя превзойти,
Не знаю я песни прелестней
Той песни-молитвы о добром пути,
Той богословляющей песни…
О, как вдохновенно играли они!
Как пели!.. и плакали сами…
И каждый сказал мне: «Господь вас храни!» —
Прощаясь со мной со слезами…

Глава V

Морозно. Дорога бела и гладка,
Ни тучи на всем небосклоне…
Обмерзли усы, борода ямщика,
Дрожит он в своем балахоне.
Спина его, плечи и шапка в снегу,
Хрипит он, коней понукая,
И кашляют кони его на бегу,
Глубоко и трудно вздыхая…

Обычные виды: былая краса
Пустынного русского края,
Угрюмо шумят строевые леса,
Гигантские тени бросая;
Равнины покрыты алмазным ковром,
Деревни в снегу потонули,
Мелькнул на пригорке помещичий дом,
Церковные главы блеснули…

Обычные встречи: обоз без конца,
Толпа богомолок старушек,
Гремящая почта, фигура купца
На груде перин и подушек;
Казенная фура! с десяток подвод:
Навалены ружья и ранцы.
Солдатики! Жидкий, безусый народ,
Должно быть, еще новобранцы;
Сынков провожают отцы-мужики
Да матери, сестры и жены.
«Уводят, уводят сердечных в полки!»-
Доносятся горькие стоны…

Подняв кулаки над спиной ямщика,
Неистово мчится фельдъегерь.
На самой дороге догнав русака,
Усатый помещичий егерь
Махнул через ров на проворном коне,
Добычу у псов отбивает.
Со всей своей свитой стоит в стороне
Помещик — борзых подзывает…

Обычные сцены: на станциях ад —
Ругаются, спорят, толкутся.
«Ну, трогай!» Из окон ребята глядят,
Попы у харчевни дерутся;
У кузницы бьется лошадка в станке,
Выходит весь сажей покрытый
Кузнец с раскаленной подковой в руке:
«Эй, парень, держи ей копыты!..»

В Казани я сделала первый привал,
На жестком диване уснула;
Из окон гостиницы видела бал
И, каюсь, глубоко вздохнула!
Я вспомнила: час или два с небольшим
Осталось до Нового года.
«Счастливые люди! как весело им!
У них и покой, и свобода,
Танцуют, смеются!.. а мне не знавать
Веселья… я еду на муки!..»
Не надо бы мыслей таких допускать,
Да молодость, молодость, внуки!

Здесь снова пугали меня Трубецкой,
Что будто ее воротили:
«Но я не боюсь — позволенье со мной!»
Часы уже десять пробили.
Пора! я оделась. «Готов ли ямщик?»
— «Княгиня, вам лучше дождаться
Рассвета, — заметил смотритель-старик.-
Метель начала подыматься!»
— «Ах, то ли придется еще испытать!
Поеду. Скорей, ради бога!..»

Звенит колокольчик, ни зги не видать,
Что дальше, то хуже дорога,
Поталкивать начало сильно в бока,
Какими-то едем грядами,
Не вижу я даже спины ямщика:
Бугор намело между нами.
Чуть-чуть не упала кибитка моя,
Шарахнулась тройка и стала.
Ямщик мой заохал: «Докладывал я:
Пождать бы! дорога пропала!..»

Послала дорогу искать ямщика,
Кибитку рогожей закрыла,
Подумала: верно, уж полночь близка,
Пружинку часов подавила:
Двенадцать ударило! Кончился год,
И новый успел народиться!
Откинув циновку, гляжу я вперед —
По-прежнему вьюга крутится.
Какое ей дело до наших скорбей,
До нашего нового года?
И я равнодушна к тревоге твоей
И к стонам твоим, непогода!
Своя у меня роковая тоска,
И с ней я борюсь одиноко…

Поздравила я моего ямщика.
«Зимовка тут есть недалеко, —
Сказал он, — рассвета дождемся мы в ней!»
Подъехали мы, разбудили
Каких-то убогих лесных сторожей,
Их дымную печь затопили.
Рассказывал ужасы житель лесной,
Да я его сказки забыла…
Согрелись мы чаем. Пора на покой!
Метель всё ужаснее выла.
Лесник покрестился, ночник погасил
И с помощью пасынка Феди
Огромных два камня к дверям привалил.
«Зачем?» — «Одолели медведи!»

Потом он улегся на голом полу,
Всё скоро уснуло в сторожке,
Я думала, думала… лежа в углу
На мерзлой и жесткой рогожке…
Сначала веселые были мечты:
Я вспомнила праздники наши,
Огнями горящую залу, цветы,
Подарки, заздравные чаши,
И шумные речи, и ласки… кругом
Всё милое, всё дорогое —
Но где же Сергей?.. И подумав о нем,
Забыла я всё остальное!

Я живо вскочила, как только ямщик
Продрогший в окно постучался.
Чуть свет на дорогу нас вывел лесник,
Но деньги принять отказался.
«Не надо, родная! Бог вас защити,
Дороги-то дальше опасны!»
Крепчали морозы по мере пути
И сделались скоро ужасны.
Совсем я закрыла кибитку мою —
И темно, и страшная скука!
Что делать? Стихи вспоминаю, пою,
Когда-нибудь кончится мука!
Пусть сердце рыдает, пусть ветер ревет
И путь мой заносят метели,
А все-таки я продвигаюсь вперед!
Так ехала я три недели…

Однажды, заслышав какой-то содом,
Циновку мою я открыла,
Взглянула: мы едем обширным селом,
Мне сразу глаза ослепило:
Пылали костры по дороге моей…
Тут были крестьяне, крестьянки,
Солдаты и — целый табун лошадей…
«Здесь станция: ждут серебрянки, —
Сказал мой ямщик, — Мы увидим ее,
Она, чай, идет недалече…»

Сибирь высылала богатство свое,
Я рада была этой встрече:
«Дождусь серебрянки! Авось что-нибудь
О муже, о наших узнаю.
При ней офицер, из Нерчинска их путь…»
В харчевне сижу, поджидаю…
Вошел молодой офицер; он курил,
Он мне не кивнул головою,
Он как-то надменно глядел и ходил,
И вот я сказала с тоскою:
«Вы видели, верно… известны ли вам
Те… жертвы декабрьского дела…
Здоровы они? Каково-то им там?
О муже я знать бы хотела…»
Нахально ко мне повернул он лицо —
Черты были злы и суровы —
И, выпустив изо рту дыму кольцо,
Сказал: «Несомненно здоровы,
Но я их не знаю — и знать не хочу,
Я мало ли каторжных видел!..»
Как больно мне было, родные! Молчу…
Несчастный! меня же обидел!
Я бросила только презрительный взгляд,
С достоинством юноша вышел…
У печки тут грелся какой-то солдат,
Проклятье мое он услышал
И доброе слово — не варварский смех —
Нашел в своем сердце солдатском:
«Здоровы! — сказал он, — я видел их всех,
Живут в руднике Благодатском!..»
Но тут возвратился надменный герой,
Поспешно ушла я в кибитку.
«Спасибо, солдатик! спасибо, родной!
Недаром я вынесла пытку!»

Поутру на белые степи гляжу,
Послышался звон колокольный,
Тихонько в убогую церковь вхожу,
Смешалась с толпой богомольной.
Отслушав обедню, к попу подошла,
Молебен служить попросила…
Всё было спокойно — толпа не ушла…
Совсем меня горе сломило!
За что мы обижены столько, Христос?
За что поруганьем покрыты?
И реки давно накопившихся слез
Упали на жесткие плиты!

Казалось, народ мою грусть разделял,
Молясь молчаливо и строго,
И голос священника скорбью звучал,
Прося об изгнанниках бога…
Убогий, в пустыне затерянный храм!
В нем плакать мне было не стыдно,
Участье страдальцев, молящихся там,
Убитой душе необидно…

(Отец Иоанн, что молебен служил
И так непритворно молился,
Потом в каземате священником был
И с нами душой породнился.)

А ночью ямщик не сдержал лошадей,
Гора была страшно крутая,
И я полетела с кибиткой моей
С высокой вершины Алтая!

В Иркутске проделали то же со мной,
Чем там Трубецкую терзали…
Байкал. Переправа — и холод такой,
Что слезы в глазах замерзали.
Потом я рассталась с кибиткой моей
(Пропала санная дорога).
Мне жаль ее было: я плакала в ней
И думала, думала много!

Дорога без снегу — в телеге! Сперва
Телега меня занимала,
Но вскоре потом, ни жива, ни мертва,
Я прелесть телеги узнала.
Узнала и голод на этом пути.
К несчастию, мне не сказали,
Что тут ничего невозможно найти,
Тут почту бурята держали.
Говядину вялят на солнце они
Да греются чаем кирпичным,
И тот еще с салом! Господь сохрани
Попробовать вам, непривычным!
Зато под Нерчинском мне задали бал:
Какой-то купец тороватый
В Иркутске заметил меня, обогнал
И в честь мою праздник богатый
Устроил… Спасибо! я рада была
И вкусным пельменям, и бане…
А праздник как мертвая весь проспала
В гостиной его на диване…

Не знала я, что впереди меня ждет!
Я утром в Нерчинск прискакала,
Не верю глазам, — Трубецкая идет!
«Догнала тебя я, догнала!»
«Они в Благодатске!» — Я бросилась к ней,
Счастливые слезы роняя…
В двенадцати только верстах мой Сергей,
И Катя со мной Трубецкая!

Глава VI

Кто знал одиночество в дальнем пути,
Чьи спутники — горе да вьюга,
Кому провиденьем дано обрести
В пустыне негаданно друга,
Тот нашу взаимную радость поймет…
«Устала, устала я, Маша!»
-«Не плачь, моя бедная Катя! Спасет
Нас дружба и молодость наша!
Нас жребий один неразрывно связал,
Судьба нас равно обманула,
И тот же поток твое счастье умчал,
В котором мое потонуло.
Пойдем же мы об руку трудным путем,
Как шли зеленеющем лугом,
И обе достойно свой крест понесем,
И будем мы сильны друг другом.
Что мы потеряли? подумай, сестра!
Игрушки тщеславья… Не много!
Теперь перед нами дорога добра,
Дорога избранников бога!
Найдем мы униженных, скорбных мужей,
Но будем мы им утешеньем,
Мы кротостью нашей смягчим палачей,
Страданье осилим терпеньем.
Опорою гибнущим, слабым, больным
Мы будем в тюрьме ненавистной,
И рук не положим, пока не свершим
Обета любви бескорыстной!..
Чиста наша жертва, — мы всё отдаем
Избранникам нашим и богу.
И верю я: мы невредимо пройдем
Всю трудную нашу дорогу…»

Природа устала с собой воевать —
День ясный, морозный и тихий.
Снега под Нерчинском явились опять,
В санях покатили мы лихо…
О ссыльных рассказывал русский ямщик
(Он знал по фамилии даже):
«На этих конях я возил их в рудник,
Да только в другом экипаже.
Должно быть, дорога легка им была:
Шутили, смешили друг дружку;
На завтрак ватрушку мне мать испекла,
Так я подарил им ватрушку,
Двугривенный дали — я брать не хотел:
«Возьми, паренек, пригодится…»

Болтая, он живо в село прилетел.
«Ну, барыни, где становиться?»
— «Вези нас к начальнику прямо в острог».
— «Эй, други, не дайте в обиду!»

Начальник был тучен и, кажется, строг,
Спросил, по какому мы виду?
«В Иркутске читали инструкцию нам
И выслать в Нерчинск обещали…»
— «Застряла, застряла, голубушка, там!»
«Вот копия, нам ее дали…»
— «Что копия? с ней попадешься впросак!»
— «Вот царское вам позволенье!»
Не знал по-французски упрямый чудак,
Не верил нам, — смех и мученье!
«Вы видите подпись царя: Николай?»
До подписи нет ему дела,
Ему из Нерчинска бумагу подай!
Поехать за ней я хотела,
Но он объявил, что отправится сам
И к утру бумагу добудет.
«Да точно ли?..» — «Честное слово! А вам
Полезнее выспаться будет!..»

И мы добрались до какой-то избы,
О завтрашнем утре мечтая;
С оконцем из слюды, низка, без трубы,
Была наша хата такая,
Что я головою касалась стены,
А в дверь упиралась ногами;
Но мелочи эти нам были смешны,
Не то уж случалося с нами.
Мы вместе! теперь бы легко я снесла
И самые трудные муки…

Проснулась я рано, а Катя спала,
Пошла по деревне от скуки:
Избушки такие ж, как наша, числом
До сотни, в овраге торчали,
А вот и кирпичный с решетками дом!
При нем часовые стояли.
«Не здесь ли преступники?» — «Здесь, да ушли».
— «Куда?» — «На работу, вестимо!»
Какие-то дети меня повели…
Бежали мы все — нестерпимо
Хотелось мне мужа увидеть скорей;
Он близко! Он шел тут недавно!
«Вы видите их?» — я спросила детей.
«Да, видим! Поют они славно!
Вон дверца… Гляди же! Пойдем мы теперь,
Прощай!..» Убежали ребята…

И словно под землю ведущую дверь
Увидела я — и солдата.
Сурово смотрел часовой, — наголо
В руке его сабля сверкала.
Не золото, внуки, и здесь помогло,
Хоть золото я предлагала!
Быть может, вам хочется дальше читать,
Да просится слово из груди!
Помедлим немного. Хочу я сказать
Спасибо вам, русские люди!
В дороге, в изгнанье, где я ни была,
Всё трудное каторги время,
Народ! я бодрее с тобою несла
Мое непосильное бремя.
Пусть много скорбей тебе пало на часть,
Ты делишь чужие печали,
И где мои слезы готовы упасть,
Твои уж давно там упали!..
Ты любишь несчастного, русский народ!
Страдания нас породнили…
«Вас в каторге самый закон не спасет!» —
На родине мне говорили;
Но добрых людей я встречала и там,
На крайней ступени паденья,
Умели по-своему выразить нам
Преступники дань уваженья;
Меня с неразлучною Катей моей
Довольной улыбкой встречали:
«Вы — ангелы наши!» За наших мужей
Уроки они исполняли.
Не раз мне украдкой давал из полы
Картофель колодник клейменый:
«Покушай! горячий, сейчас из золы!»
Хорош был картофель печеный,
Но грудь и теперь занывает с тоски,
Когда я о нем вспоминаю…
Примите мой низкий поклон, бедняки!
Спасибо вам всем посылаю!
Спасибо!.. Считали свой труд ни во что
Для нас эти люди простые,
Но горечи в чашу не подлил никто,
Никто — из народа, родные!..

Рыданьям моим часовой уступил,
Как бога его я просила!
Светильник (род факела) он засветил,
В какой-то подвал я вступила
И долго спускались всё ниже; потом
Пошла я глухим коридором,
Уступами шел он; темно было в нем
И душно; где плесень узором
Лежала; где тихо струилась вода
И лужами книзу стекала.
Я слышала шорох; земля иногда
Комками со стен упадала;
Я видела страшные ямы в стенах;
Казалось, такие ж дороги
От них начинались. Забыла я страх,
Проворно несли меня ноги!

И вдруг я услышала крики: «Куда,
Куда вы? Убиться хотите?
Ходить не позволено дамам туда!
Вернитесь скорей! Погодите!»
Беда моя! видно, дежурный пришел
(Его часовой так боялся)
Кричал он так грозно, так голос был зол,
Шум скорых шагов приближался…
Что делать? Я факел задула. Вперед
Впотьмах наугад побежала…
Господь, коли хочет, везде проведет!
Не знаю, как я не упала,
Как голову я не оставила там!
Судьба берегла меня. Мимо
Ужасных расселин, провалов и ям
Бог вывел меня невредимо:
Я скоро увидела свет впереди,
Там звездочка словно светилась…
И вылетел радостный крик из груди:
«Огонь!» Я крестом осенилась…
Я сбросила шубу… Бегу на огонь,
Как бог уберег во мне душу!
Попавший в трясину испуганный конь
Так рвется, завидевши сушу…

И стало, родные, светлей и светлей!
Увидела я возвышенье:
Какая-то площадь… и тени на ней…
Чу… молот! работа, движенье…
Там люди! Увидят ли только они?
Фигуры отчетливей стали…
Всё ближе, сильней замелькали огни.
Должно быть, меня увидали…
И кто-то стоявший на самом краю
Воскликнул: «Не ангел ли божий?
Смотрите, смотрите!» — «Ведь мы не в раю:
Проклятая шахта похожей
На ад!» — говорили другие, смеясь.
И быстро на край выбегали,
И я приближалась поспешно. Дивясь,
Недвижно они ожидали.

«Волконская!» — вдруг закричал Трубецкой
(Узнала я голос). Спустили
Мне лестницу; я поднялася стрелой!
Всё люди знакомые были:
Сергей Трубецкой, Артамон Муравьев,
Борисовы, князь Оболенский…
Потоком сердечных, восторженных слов,
Похвал моей дерзости женской
Была я осыпана; слезы текли
По лицам их, полным участья…
Но где же Сергей мой? «За ним уж пошли,
Не умер бы только от счастья!
Кончает урок: по три пуда руды
Мы в день достаем для России,
Как видите, нас не убили труды!»
Веселые были такие,
Шутили, но я под веселостью их
Печальную повесть читала
(Мне новостью были оковы на них
Что их закуют — я не знала)…
Известьем о Кате, о милой жене,
Утешила я Трубецкого;
Все письма, по счастию, были при мне,
С приветом из края родного
Спешила я их передать. Между тем,
Внизу офицер горячился:
«Кто лестницу принял? Куда и зачем
Смотритель работ отлучился?
Сударыня! Вспомните слово мое,
Убьетесь!.. Эй, лестницу, черти!
Живей!..» (Но никто не подставил ее…)
«Убьетесь, убьетесь до смерти!
Извольте спуститься! да что ж вы?..» Но мы
Всё в глубь уходили… Отвсюду
Бежали к нам мрачные дети тюрьмы,
Дивясь небывалому чуду.
Они пролагали мне путь впереди,
Носилки свои предлагали…

Орудья подземных работ на пути,
Провалы, бугры мы встречали.
Работа кипела под звуки оков,
Под песни, — работа над бездной!
Стучались в упругую грудь рудников
И заступ и молот железный.
Там с ношею узник шагал по бревну,
Невольно кричала я: «Тише!»
Там новую мину вели в глубину,
Там люди карабкались выше
По шатким подпоркам… Какие труды!
Какая отвага!.. Сверкали
Местами добытые глыбы руды
И щедрую дань обещали…

Вдруг кто-то воскликнул: «Идет он! идет!»
Окинув пространство глазами,
Я чуть не упала, рванувшись вперед, —
Канава была перед нами.
«Потише, потише! Ужели затем
Вы тысячи верст пролетели, —
Сказал Трубецкой, — чтоб на горе нам всем
В канаве погибнуть — у цели?»
И за руку крепко меня он держал:
«Что б было, когда б вы упали?»
Сергей торопился, но тихо шагал.
Оковы уныло звучали.
Да, цепи! Палач не забыл никого
(О, мстительный трус и мучитель!), —
Но кроток он был, как избравший его
Орудьем своим искупитель.
Пред ним расступались, молчанье храня,
Рабочие люди и стража…
И вот он увидел, увидел меня!
И руки простер ко мне: «Маша!»
И стал, обессиленный словно, вдали…
Два ссыльных его поддержали.
По бледным щекам его слезы текли,
Простертые руки дрожали…

Душе моей милого голоса звук
Мгновенно послал обновленье,
Отраду, надежду, забвение мук,
Отцовской угрозы забвенье!
И с криком «иду!» я бежала бегом,
Рванув неожиданно руку,
По узкой доске над зияющим рвом
Навстречу призывному звуку…
«Иду!..» Посылало мне ласку свою
Улыбкой лицо испитое…
И я побежала… И душу мою
Наполнило чувство святое.
Я только теперь, в руднике роковом,
Услышав ужасные звуки,
Увидев оковы на муже моем,
Вполне поняла его муки,
И силу его… и готовность страдать!
Невольно пред ним я склонила
Колени, — и прежде чем мужа обнять,
Оковы к губам приложила!..

И тихого ангела бог ниспослал
В подземные копи, — в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал,
И замерло словно движенье,
Чужие, свои — со слезами в глазах,
Взволнованны, бледны, суровы,
Стояли кругом. На недвижных ногах
Не издали звука оковы,
И в воздухе поднятый молот застыл…
Всё тихо — ни песни, ни речи…
Казалось, что каждый здесь с нами делил
И горечь, и счастие встречи!
Святая, святая была тишина!
Какой-то высокой печали,
Какой-то торжественной думы полна.

«Да где же вы все запропали?» —
Вдруг снизу донесся неистовый крик.
Смотритель работ появился.
«Уйдите! — сказал со слезами старик. —
Нарочно я, барыня, скрылся,
Теперь уходите. Пора! Забранят!
Начальники люди крутые…»
И словно из рая спустилась я в ад…
И только… и только, родные!
По-русски меня офицер обругал
Внизу, ожидавший в тревоге,
А сверху мне муж по-французски сказал:
«Увидимся, Маша, — в остроге!..»

По ту сторону греха

«Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком», – эти слова Достоевского как нельзя лучше подходят для описания творческого пути Бориса Эйфмана, в каждой своей работе пытливо исследующего наиболее сложные сферы бытия духа.

Балет «По ту сторону греха» стал новым пластическим прочтением хореографом романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Кардинально переработав свой собственный спектакль «Карамазовы» 1995 года, также поставленный по бессмертному произведению русской литературы и снискавший всемирное признание, Борис Эйфман создал эмоционально и интеллектуально насыщенную балетную психодраму.

«По ту сторону греха» – современное в техническом и художественно-выразительном отношениях сценическое произведение, поднимающее извечные «проклятые» вопросы. В условиях тотального ценностного кризиса начала XXI века хореограф обратился к незыблемым нравственным основам и сочинил балет о богоборчестве и богоискательстве, безверии и вере, природе человеческой греховности и духовном спасении.

«Роман «Братья Карамазовы» – итог творческого пути Достоевского, вершина философских поисков титанического мятущегося ума. На протяжении двух десятилетий, наблюдая за ходом новейшей истории нашей страны, я не переставал убеждаться в вечной актуальности этого произведения, ставшего духовным завещанием писателя.

Расширяя возможности языка тела как средства познания внутреннего мира человека, мы представляем свое видение основных идей романа. Спектакль «По ту сторону греха» не только развивает традиции психологического балетного искусства, но и стремится выполнить другую, не менее сложную творческую задачу – создать пластический эквивалент гениально раскрытой Достоевским темы мучительного бремени разрушительных страстей, дурной порочной наследственности.

Балет «По ту сторону греха» – попытка исследования истоков нравственной катастрофы Карамазовых, обращение к глубинной сущности «широкой» человеческой натуры, к тайнам жизни людских сердец, где «дьявол с Богом борется». Принципиально отказавшись от переноса на балетную сцену ряда сюжетных линий романа, я сосредоточился на погружении в раздираемые противоречиями души главных героев.

В «Братьях Карамазовых» звучит важнейшая идея: если Бога нет, то «все дозволено». Современная эпоха могла бы быть исчерпывающе описана с помощью иных слов: «И Бог есть, и все дозволено». Именно поэтому настало время вновь обратиться к вопросам, терзавшим Достоевского и его персонажей. Поиск путей к всеобщему счастью и цена такой гармонии, власть порока над человеком, природа подлинной веры – размышляя на эти темы, никто не вправе надеяться на постижение абсолютной истины. Но, затрагивая их, мы шаг за шагом приближаемся к обретению самих себя в несовершенном меняющемся мире».

Борис Эйфман

Акт первый

Дмитрий, Иван и Алеша, несмотря на бездну различий, связаны друг с другом невидимыми нитями: их объединяет «смрадная, греховная» кровь отца, Федора Павловича Карамазова. Тщетны попытки инока Алеши развязать узел схлестнувшихся страстей. Он видит ожесточенное соперничество отца и Дмитрия из-за Грушеньки, бесконечные пьяные оргии отца, готового всех опутать грехом сладострастия.

Череда скандалов сменяется редкими минутами умиротворения, во время которых сердца братьев наполняет пронзительный образ матери, но затем вражда разгорается с новой силой. Алеша не только не в состоянии помочь своим близким, он сам все больше обнаруживает в себе ненавистные черты «карамазовщины».

В драку отца и Дмитрия из-за Грушеньки вовлечена вся «семейка». Федор Павлович убит… В преступлении обвинен Дмитрий.

Акт второй

Иван и Алеша ведут бесконечный спор о сути бытия, о душе человеческой. Спор материализуется в образы сочиненной Иваном легенды о Великом Инквизиторе и Христе, вновь пришедшем на грешную землю. Что есть благо для людей – сытая рабская покорность, как утверждает Инквизитор Иван, или же свобода сердца и духа, которую отстаивает Христос-Алексей?

Грушенька, охваченная жертвенным порывом и полная стремления к очищению, приходит в тюрьму к Дмитрию. Невинно осужденный, он тяжело переживает разлуку с возлюбленной.

Муки совести терзают Ивана: он винит себя в желании убить отца. Реальное и фантастическое смешиваются в его сознании.

Иван и Алексей навещают Дмитрия. Здесь, в тюрьме, братья познают родственную близость.

Дмитрию снится венчание с Грушенькой, но не заключить ее в объятия – наступает безжалостное пробуждение.

Алексей не в силах видеть человеческие страдания, и, ведомый любовью к людям, выпускает узников «мертвого дома» на свободу. Опьяненная ощущением вседозволенности, толпа яростно сокрушает все на своем пути.

Страшен финал «семейки»: убит Федор Павлович, Дмитрий в заточении, Иван безумен, Алексей повинен в бесчисленных невинных жертвах… И все-таки, как бы ни пал грешный человек, у него есть возможность встать на путь искупления…

«Может ли сын отринуть отца, если отец этот – исчадие ада? Что есть свобода и какова её цена? Есть ли путь к всеобщему счастью? Возможно ли покаяние, очищение, искупление греха и возрождение человека? Заглядывая «по ту сторону греха» – туда, где «дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей», Эйфман не даёт ответов на эти вопросы и не заигрывает со зрителями, предлагая избитый рецепт: после греха покаяться, и всё будет хорошо. Скорее всего, хорошо не будет, честно говорит нам хореограф, ибо путь к спасению труден и по силам не всем. Спектакль получился жестоким, бескомпромиссным и очень своевременным».

Лариса Абызова, «Невское время». 16 мая 2013

«…портреты главных героев поразительно точны. Плавный кроткий Алеша, разухабистый Дмитрий, угрюмый, весь состоящий из углов Иван, всклокоченный, похотливый, вечно пьяный Федор Карамазов. Порой возникает странное ощущение, что перед тобой даже не иллюстрации, а оживший текст. Вот уже где воплощается слово. Так, на языке тела можно передать загадочную русскую душу, воспетую Достоевским».

Олег Корякин, «Российская газета». Апрель 2013

«Каждая встреча с Борисом Эйфманом – праздник. Он единственный на сегодня хореограф, умеющих философски осмысливать и пластически интерпретировать самое существо крупных литературных форм, превращая их в современные балетные симфонии».

Валерий Модестов, «Вечерняя Москва». 2 октября 2013

«Если Бога нет — то все дозволено» и попрание Бога в душе… Страсти, которые могут разрушить человека… Искупление греха — это вопросы ставит Достоевский в своем романе. На многие из них ответов нет и поныне. Не знает их и Эйфман. Но, используя возможности человеческого тела, хореографию и язык танца, вопросы задает. Себе и нам».

Павел Ященков, «Московский Комсомолец». 4 октября 2013

15 свежих фильмов, от которых станет по-настоящему страшно — Что посмотреть

На ivi премьера испанского ужастика «Пакт», и мы решили устроить настоящий праздник для всех любителей хоррора, собрав все достойные новинки последних лет в одном месте.

Пакт (на испанском языке с русскими субтитрами)

El Pacto, 2018

Дочь матери-одиночки Моники с самого детства страдает тяжелой формой диабета, поэтому, когда в приступе подросткового бунта она решает сбежать из дома, заканчивается все печально. Девочка в диабетической коме, а ее мать мечется в поисках выхода. Тогда ей подсказывают, что можно обратиться к одному мужчине, который умеет вытаскивать людей с того света. Только в обмен на эту услугу он требует душу матери.

Фобия

Придя в себя после смерти отца, Катрина решает съездить за город, чтобы продать особняк, доставшийся ей по наследству. Вскоре девушка понимает, что в глубинке придется задержаться подольше. Среди местных жителей у особняка очень плохая слава: много лет назад здесь бесследно исчезла семилетняя Мария, тетя Катрины.

Тихое место На Земле конец света: она наводнена жуткими тварями, которые ищут своих жертв по звуку. Жителям американской глубинки приходится существовать в полной тишине — общаться жестами, красться, затаив дыхание, отказаться от столовых приборов во время еды. Но осечка рано или поздно неизбежна, и тогда начинается настоящий ад. Правда или действие

Группа подростков отправляется на каникулы в Мексику, где в одном из баров знакомится с парнем по имени Картер. Новый приятель предлагает ребятам сыграть в забавную детскую игру, и компания соглашается, не подозревая, что тем самым подписывает себе смертный приговор.

Винчестер. Дом, который построили призраки

Семиэтажный особняк Сары Винчестер постоянно перестраивается по желанию хозяйки: в нем изо дня в день появляются новые лестницы, двери, комнаты и перегородки. Окружающие давно привыкли к причудам богатой наследницы, но никто не догадывается, что на самом деле она строит тюрьму для сотен беспощадных призраков, которые желают смерти семье Винчестеров.

Истерия

Бывший пациент психиатрической клиники возвращается в роскошный дом своих родителей. У него месяц испытательного срока и «арестантский» браслет на ноге — любое нарушение, и парень вернется назад. Но практически сразу в доме начинают происходить пугающие вещи, которые изводят мужчину. Вопрос: все это на самом деле или только в его голове?

Ужас Амитивилля: Пробуждение

Джоан в одиночку воспитывает Белль, ее младшую сестру и брата-инвалида, чье дорогостоящее лечение съедает львиную долю бюджета. Чтобы сэкономить средства, семья переезжает в дом подешевле, где тут же начинают происходить странные события, в числе которых и внезапное выздоровление брата. Белль, заподозрившая, что мать что-то скрывает, узнает об ужасной истории их нового дома.

Заклятье. Наши дни

Американская журналистка Николь Роулинс приезжает в Румынию, чтобы провести собственное расследование по делу священника, обвиненного в убийстве. Он пытался изгнать вселившихся в молодую монахиню демонов и провел обряд экзорцизма, в результате которого несчастная погибла. Дело интересует Николь еще и потому, что некоторое время назад она утратила веру в бога и находится в поиске ответов на беспокоящие ее вопросы.

Дом моих кошмаров

После смерти матери героиня переезжает в дом, где прошло ее детство и который теперь принадлежит только Клэр. Вскоре ее начинают преследовать странные видения и кошмары, похожие на реальные воспоминания. Что-то в этом доме явно настроено против нее.

Черная вода

Главный герой покупает в интернете старый корабль и отправляется вместе со своей девушкой и братом в приморскую деревеньку, чтобы отремонтировать и спустить на воду судно. От жителей молодые люди узнают, что сам корабль и окружающая вода прокляты, но решают не верить местным байкам. О чем скоро и пожалеют.

Проклятие Аннабель: Зарождение зла

В результате несчастного случая погибает маленькая дочь супругов Маллинз. Проведя 12 лет наедине со своим горем, супруги узнают о закрытии детского приюта и решают помочь сироткам, пригласив к себе нескольких девочек и опекавшую их монахиню. Очень скоро радость новых жильцов начинает меркнуть, потому что в доме просыпается настоящее зло, долгие годы ждавшее шанса вырваться на свободу.

Невеста

Решив перед свадьбой познакомиться с будущими родственниками, Настя в компании жениха едет в провинциальный городок, где тот родился. Там ее ожидает весьма странный прием и жуткий свадебный обряд, который ей хочет навязать новая семья.

Гоголь. Начало (18+)

Молодой писатель делает пробные шаги в литературе, но робость и самокритичность заставляют его сжигать написанное, а окружение высмеивает его увлечение мистицизмом. Но однажды он знакомится со следователем Яковом Гуро, вместе с которым они отправляются в Полтавскую губернию для расследования таинственных убийств в селе Диканька.

Квест

Компания друзей отправляется в популярную квестовую комнату, где стены звукоизолированы, мобильные телефоны не работают, а один из актеров оказывается одержим демоном-убийцей. Помощи ждать неоткуда, и единственный шанс выбраться — разгадать все загадки и ребусы, скрытые в комнате.

БайБайМэн

Трое студентов переезжают в новый дом и находят среди вещей прежних жильцов окровавленную записку с посланием: «Не говори о нем, не думай о нем. БайБайМэн». Вскоре ребят начинают посещать жуткие паранормальные видения.

Живое Экипаж космического корабля, находящегося недалеко от земной орбиты, получает модуль с пробами пород планеты Марс. В одном из образцов они находят одноклеточный живой организм, который оказывается куда более разумным и менее дружелюбным, чем хотелось бы астронавтам. 19 февраля 2019

Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Вопросы проклятые и новые – Weekend – Коммерсантъ

Католический теолог и кинокритик Амедей Эйфр классифицировал разные формулы религиозной киномысли таким образом. «Присутствие Бога свидетельствует о присутствии Бога» (Дрейер). «Отсутствие Бога свидетельствует об отсутствии Бога» (Бунюэль). «Присутствие Бога свидетельствует об отсутствии Бога» (Феллини). «Отсутствие Бога свидетельствует о присутствии Бога» (Бергман).

«Не плачь, лети», режиссер Клаудиа Льоса

Классическое кино великих вечных вопросов ушло в прошлое. Казалось — навсегда. Однако новое поколение кинематографистов опять обращается к этим проклятым вопросам, хотя и на совсем другом языке. Иначе и не заговоришь в современном мире, где до предела обострились межконфессиональные конфликты, а вопросы бытия так и остались без ответов. По сравнению с классическим сегодняшнее кино оказывается и более радикальным, и более рискованным — иногда даже в ущерб художественности.

«Эйфория» — киноманская программа, обращенная прежде всего к эмоциям. Назвав ее в этом году «божественной», мы ни в коем случае не стремились ограничить тематику религией как таковой. Мы хотели собрать вместе фильмы, проливающие свет на природу чуда. Художественное, эстетическое переживание — это тоже чудо. А потрясение и просветление, которое мы способны испытать вместе с героями экрана, иначе не назовешь как божественным.

«Тимбукту», режиссер Абдурахман Сиссако

Фильм «Тимбукту» снят членом жюри ММКФ Абдурахманом Сиссако, родившимся в Мавритании, выучившимся на режиссера в Москве во ВГИКе и ныне живущим в Париже. Его первый фильм назывался «Ростов—Луанда»: уже по этому названию ясно, что Сиссако впитал и творчески переработал опыт разных национальных киношкол. В центре его нового фильма мифологический африканский город Тимбукту, превратившийся в ад на земле, с тех пор как попал в руки исламских фундаменталистов. Они запрещают местным жителям музицировать (а это их любимое занятие), женщин заставляют помимо паранджи носить носки и перчатки, а мужчин карают за курение, не говоря о более тяжких проступках. В центре сюжета — история крестьянина, который, случайно убив соседа-рыбака, вынужден предстать перед шариатским судом. А суд руководствуется законами примерно столь же абсурдными, что и те, которые знакомы нам теперь уже не понаслышке — по повседневной деятельности отечественных законотворцев, вдохновленных победами фундаментализма. Но Сиссако делает акцент не на сюжете, а на фольклорном антураже, особенно подчеркивая роль женщин в архаичном обществе. Именно они становятся главными действующими лицами сопротивления — в отличие от мужчин, приверженных консерватизму или скованных философским смирением.

«Крестный путь», режиссер Дитрих Брюггеман

Другой фильм о фундаментализме пришел из Германии: и христианская Европа продолжает свято грешить во имя Бога. «Крестный путь», выполненный в классической манере, напоминает своей структурой и продуманной изобразительностью образцы религиозного искусства. История рассказана и показана в 14 эпизодах-«стояниях», напоминающих о пути Христа на Голгофу, каждый снят одним планом неподвижной камерой. Путь самопожертвования проходит современная четырнадцатилетняя девушка: она готова отдать жизнь — только не за Христа (к чему ее призывает профессиональный проповедник), а за своего четырехлетнего брата, страдающего аутизмом и не умеющего говорить. Парадокс в том, что страдать, мучиться и умирать Марии придется не по воле неразумных язычников, а из-за собственных родителей, принадлежащих обществу святого Пия X, которое исповедует архаичные формы христианства. Христианка-мать на поверку оказывается психопатическим чудовищем: именно она гонит дочь по крестному пути, а семья и члены секты выступают в роли фарисеев. «Крестный путь» Дитриха Брюггемана — это еще один, после шедевров Ханеке и Зайдля, после «Жены полицейского» Филипа Гренинга, немецкоязычный фильм о насилии в семье и о религиозном фанатизме.

«Собачье поле», режиссер Лех Маевский

Жемчужина «Эйфории» — последний фильм недавно ушедшего из жизни Алена Рене «Любить, пить и петь». Он снят в декорациях, которые кажутся рисованными и немного сказочными, зато безусловна физическая природа его героев и героинь, чья жизнь так или иначе приближается к финальной черте. Исполнители Сабин Азема (жена Алена Рене), Андре Дюссолье, Ипполит Жирардо — постоянные «фигуранты» фильмов режиссера. Невольно вспоминаешь «В прошлом году в Мариенбаде», персонажи которого блуждали по лабиринтам времени и никак не могли вспомнить, где они уже встречались. Но то были декадентские химеры, а здесь — типовые лица французского экрана, лица почти без личности: именно они нужны режиссеру, чтобы рассказать о событиях, не имеющих ровно никакого исторического значения, о ссорах и изменах, о семейной рутине и романтических воспоминаниях, о тщетных мечтах изменить свою жизнь или хотя бы в воображении проиграть ее варианты.

«Баран», режиссер Марианн Пистон, Жиль Дероо

В последнем фильме Рене, который читается как завещание, есть герой по имени Джордж Райли, которого мы так ни разу и не увидим в кадре. Тем не менее именно он внесет переполох в угасающую жизнь своих друзей и их жен. Любовная чехарда, в которую дают себя вовлечь кокетливые старушки и вздорные старички, выглядит столь же сюрреалистично, как и дважды выползающий из-под земли удивленный крот. В финале мы видим гроб и подходящую к нему юную девушку. Именно с ней, а не с очередной старушкой, уехал Райли на Тенерифе, где и погиб, разбившись на скалах, а вовсе не от снедающего его рака. Рене-демиург весело, без пафоса прощается со своими героями и своими почитателями, не делая трагедию ни из жизни, ни из искусства, ни даже из смерти. Но именно это дает основания назвать его творчество частью стихии «божественной эйфории».

Все программы ММКФ
20 фильмов, которые нельзя пропустить // Выбор Игоря Гулина

Расписание на www.moscowfilmfestival.ru

Эх, хорошо в стране советской жить? (Страна Советов 1930-1950-х годов: мифы и реальность)

Участник: Намятов Сергей Юрьевич,

студент Нижнетагильского государственного

социально-педагогического института

(филиала Российского государственного

профессионально-педагогического университета),

Руководители: Шамгунова Юлия Шамилевна,

Кириллов Виктор Михайлович,

доктор исторических наук, профессор НГСПИ,

г. Нижний Тагил Свердловской области

Страна Советов – «кипучая, могучая, никем непобедимая…». Это было государство, открывшее миру совершенно новую эпоху – советскую, при которой советы как органы диктатуры пролетариата составляли основу государственного строя.

И теперь, спустя многие десятилетия, люди старшего поколения убеждены, что вряд ли мы можем найти какие-то принципиально новые факты и толкования советской эпохи – все разложено по полочкам: по идеологическим и политическим взглядам, по времени, по событиям.

Для многих моих сверстников советская эпоха 1930-1950-х гг. остается абсолютно далеким и, пожалуй, не всегда понятным периодом в истории страны. Поэтому замечательно, что живут еще рядом с нами свидетели событий того загадочного времени – при желании они могут подробно рассказать об интересных исторических фактах в полной их достоверности, могут привести любопытные и порой нелицеприятно объективные реалии. И все это – чтобы помочь нам раскрыть неразгаданные тайны, относящиеся к советскому периоду в биографии государства.

Должен отметить, что исходной точкой для выбора мной именно этой темы исследования стала экскурсия в школу села Курганово, которое интересно уже тем, что находится на самой границе Европы с Азией. В музее сельской школы я увидел подборку учебников советского времени, изданных в 1920-1930-е годы. Их тексты меня немало удивили. Хотя мы и говорили на уроках истории о репрессиях сталинского периода, о культе личности самого вождя, но эти факты, честно говоря, лишь какими-то робкими штрихами отражались в моем сознании.

Глубже заинтересовавшись этой темой, я выяснил, что еще в нескольких школьных музеях нашего города сохранились учебники советского времени, которые стали для меня официальными источниками информации при изучении отдельных, очень важных событий советской эпохи.

Если вспомнить строки популярных советских песен «Эх, хорошо в стране советской жить!»¹ или «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!», звучавших повсюду, то все они кажутся мне прекрасной былью о сказочном государстве, где «человек проходит, как хозяин необъятной Родины своей!»

Я задумался: действительно ли советское время, если рассматривать его с исторической точки зрения, может быть отмечено восторженным восклицательным знаком? И так ли уж замечательна была жизнь в этой лучшей стране мира – СССР, каковой долгое время считали ее многие граждане?

Чтобы ответить на поставленные вопросы, я собирал сведения о советском периоде истории страны в периодических изданиях, материалах школьных музеев, выявлял их в ходе воспоминаний моих земляков. А также использовал копии из государственных архивов, предоставленных мне Л.С. Панфиловой, руководителем городского музея народного образования г. Полевского.

При этом я нередко сталкивался с различиями в документальном, книжном, толковании происходивших исторических фактов, и рассказами конкретных людей, живших в СССР.

Что интересно и немаловажно – многие респонденты условно ставили в своих суждениях о «прелестях» советской эпохи то знак восклицательный: «Эх, хорошо в стране советской жить!», то знак вопросительный: «Эх, хорошо в стране советской жить?»

Хотя время того периода всегда считалось непростым, все же подобная двойная трактовка истории государства оказалась для меня загадкой. Потому я решил найти настоящий облик Страны Советов.

Михаил Полторанин пишет: «Если ток будет бить по сознанию нации, то оно станет невозможным для сковывания народной воли. А бодрствующее сознание масс всегда враждебно режиму, нацеленному на свои корыстные интересы» [1].

Комментируя эти размышления известного журналиста и политика, мой руководитель работы сказала: «Нужно вникать в суть происходящего и, называя вещи своими именами, делать честные выводы. Только непредвзятый анализ событий может тому способствовать».

«Оголенными проводами», в контексте сказанного выше, я считаю многие приведенные в данном исследовании факты, услышанные из уст моих респондентов и найденные в архивах школьных историко-краеведческих музеев.

Отдельные события, которые показались мне в ходе работы весьма актуальными и интересными, я постарался тщательно изучить, пропустив каждый эпизод через свое личное восприятие и собственное мироощущение.

Возможно, я не открыл каких-то новых, неожиданных сенсаций, но выявленные факты и события показались мне довольно любопытными, и я решил оформить их в этот творческий труд, и перед началом работы обозначил проблему.

Она заключалась в противоречии между мифической идеей, прежде всего сталинских властей, об улучшении условий существования граждан в стране Советов и жестокими репрессивными способами их достижения, что в результате привело к фактическому ухудшению жизненного уровня всех слоев населения.

Для народа, о котором в те годы так много говорилось в превосходных степенях с высоких трибун партийных съездов, в реальности делалось очень мало. К сожалению, подобная политика последующих руководителей нашей страны продолжалась во все периоды советской власти. Большинство приведенных в моем исследовании фактов отражает суровую, подчас жестокую реальность человеческого бытия: массированная пропаганда сталинской политики коллективизации и связанные с ней репрессии; жестокость и насилие по отношению к инакомыслящим гражданам; грубое подавление любого стремления человека сохранить собственную индивидуальность; дефицит предметов первой необходимости; примитивные условия жизни большинства населения советской страны.

Объект исследования: непростые условия жизни представителей разных поколений граждан советского государства, особенно в период сталинской эпохи. А предметом данной работы стали судьбы героев моего исследования – моих земляков, советских жителей провинциального уральского города Полевского Свердловской области.

Гипотеза: люди Страны Советов в конечном итоге так и не дождались социализма с человеческим лицом, который полагалось строить по приказу властей.

Цель работы: выяснить истинную ситуацию отношения советской власти к гражданам своей страны и доказать неразрывную связь между историей государства, судьбой отдельной семьи и биографией конкретного человека.

Я поставил перед собой следующие задачи:

– найти очевидцев исторических реалий, происходивших в исследуемый период, побеседовать с ними и постараться понять, как респонденты сами оценивали эти события;

– изучить архивные документы, материалы школьных музеев, чтобы получить достоверные и объективные оценки интересующих меня фактов;

– собрать и проанализировать информацию, полученную от респондентов и сравнить биографические материалы отдельных людей с ходом истории страны;

– разобрать и систематизировать имеющиеся школьные учебники и литературу советского периода, любые другие реликвии домашних архивов героев моей работы, относящиеся к теме исследования;

– критически проанализировать и сопоставить различные источники информации, выявить имеющиеся в них противоречия и сделать собственные выводы, которые помогут ответить на проблемные вопросы.

Я исходил из того, что все страницы истории моей страны – счастливые и не очень – должны быть представлены в полной правдивости, какой бы горькой или неудобной она ни была. Это моя принципиальная позиция как автора работы.

Глава 1. «Горькая память, словно сторож у дверей истории…»

«Кто прячет прошлое ревниво,

Тот вряд ли с будущим в ладу…».

Александр Твардовский

Для объективности своего исследования я отобрал из фондов школьных музеев Полевского несколько учебников и книг советского времени и попытался проанализировать их содержание, сравнив взгляды авторов с точкой зрения людей, в чьей памяти еще сохранились реальные ощущения советского периода жизни.

Восстанавливая в ходе работы канву многих событий, я, во-первых, пришел к выводу, что в годы советской власти страна переживала идеологический раскол, связанный с новой исторической эпохой и твердой установкой человеческого сознания на «советские» стереотипы. А потому, я считаю, что и авторы книг и учебников, исполняющие социальный заказ, и мои респонденты, воспитанные под влиянием определенной идеологии, полностью зависели от жесткой политической системы, в которой жили. Отсюда нередко возникала путаница в изложении фактов и субъективизм, а в школьных учебниках – явная нелепость приводимых примеров и даже откровенная, неприкрытая ложь. Во-вторых, я понял, что людям в те годы действительно предоставлялась полная свобода, но только лишь в их попытках критиковать «ужасы» стран капиталистического мира и жизни России при царизме. И они зачастую без стеснения в черных красках изображали дореволюционное прошлое своей страны, где простой россиянин якобы был полностью бесправен и нищ по сравнению с «советским» человеком. Так ли это? Конечно, я не могу с определенной точностью и логикой судить о жизни и обстановке советского времени, как это сделали бы профессиональные историки, но уже первое учебное пособие советского периода, просмотренное мной, свидетельствует о противоречивости социалистического строя и о ярком проявлении в нем культа личности И.В. Сталина. Вот текст одного из учебников за 1932 год[2] (приложение №1):

«Договор на соцсоревнование между конюхами совхоза «За социализм».

Мы, конюхи совхоза «За социализм», обещаем по-большевистски бороться за выполнение плана 1932 года, проводить в жизнь шесть условий т. Сталина и берем на себя следующие обязательства:

1. Полностью ликвидировать обезличку. Добиться немедленного прикрепления каждого работника к определенной группе лошадей.

2. Осматривать каждый раз лошадь при приеме ее после работы.

3. Немедленно отделять заболевших лошадей от здоровых, чтобы избежать заразы.

4. Следить за своевременной ковкой лошадей.

5. Следить, чтобы сбруя была хорошо подогнана. К каждой лошади прикрепить определенную сбрую.

6. Особое внимание уделять уходу за матками и молодняком.

7. Договор этот проверить к 1 ноября. Подписи. 15 августа 1931г.».

Сам факт, что имя вождя упоминается в подобном договоре, кажется мне, по меньшей мере, абсурдным. Но некоторые пункты договора, указывающие на правила обращения конюхов с лошадьми, при всей их нелепости, почему-то невольно хочется сравнивать с правилами, в соответствии с которыми сталинская власть обращалась со своим народом – ведь люди тоже были для нее «тягловыми лошадьми» на пути строительства социализма. Граждан страны Советов большевики тоже, словно животных в указанном договоре, прикрепляли, как известно из истории, к определенной группе – «враги народа», шпионы, диверсанты, кулаки и прочие. «Заболевших», то есть тех людей, которые выпадали из общих, строго установленных правил, сталинские власти насильно отделяли от «здоровых» по одной лишь причине – «избежать заразы». Следили, «чтобы сбруя была хорошо подогнана» – к каждому конкретному человеку старательно прикрепляли «определенную сбрую». Четко наблюдали за «своевременной ковкой» – иными словами, навязывали свои правила и нормы поведения, свою идеологию, свои неукоснительные и бесчеловечные законы. Как выяснил я в ходе исследования, не подчиняющихся властям людей подвергали репрессиям, отправляли в тюрьмы или ссылки. А пункт «Особое внимание уделять уходу за молодняком» я бы, с точки зрения политики сталинского государства, рассматривал так: чтобы вновь нарождающееся «молодое советское поколение» жило без христианской веры, без собственных убеждений и превращалось в Иванов, родства не помнящих!

А вот другой учебник, просмотренный мной – «Учебное пособие по Конституции СССР» для 7 класса[3]. Все главы этого пособия написаны на хорошо заметном контрасте жизни в СССР и странах капитализма, одной из которых была царская Россия. Свержение власти Николая II и революция 1917 года стали началом трагических страниц эпохи «государства без царя». Кульминацией тех давних событий явилась казнь последнего императора. Большевики не пожалели при этом ни его супругу Александру Федоровну, ни юных дочерей, ни малолетнего наследника Алексея. Чтобы прекратить всяческие мысли вернуть России царя и стереть любое напоминание о прежней дореволюционной жизни!

Одна из моих респондентов, 82-летняя Людмила Ивановна Хенкина, директор школы с многолетним стажем, рассказала мне следующее. Несмотря на то, что царская Россия в 1913 году достигла наибольшего расцвета в своем развитии, в книгах и на плакатах в далекие годы детства Людмилы Ивановны дореволюционная Россия представала перед школьниками лапотной деревней, населенной забитыми мужиками. А еще – страной, где правили спесивые дворяне да хамовитые в рубахах в крупный горошек, как их изображали на картинках школьных учебников, кулаки-мироеды. Страной, где в городах и рабочих поселках трудами безграмотного работного люда заводов и фабрик, рудников и шахт пользовались лишь толстобрюхие буржуи в цилиндрах.

Читаю в учебнике по Конституции такие фразы: «У них, у капиталистов, ухудшение материального положения трудящихся, снижение заработной платы рабочих и рост безработных. У нас, в СССР, подъем материального положения трудящихся, повышение заработной платы рабочих и сокращение безработицы». И это в 1936 году, когда происходили массовые репрессии среди населения! Причем ни одно утверждение не подкрепляется никакими цифрами – судя по всему, народ обязан был верить, что все написанное в советском учебнике – реальный факт!

Руководитель музея моей школы №17, 75-летняя Лия Александровна Плюснина, объяснила мне: «Для нас в те годы было свято только то, что завоевано и установлено Октябрем, декретами Советской власти и стояло по эту сторону революции». И я понял, о чем хотели сказать мне пожилые люди: когда-то в глазах нового подрастающего советского поколения рабочие, солдаты и матросы с винтовками в руках на фоне красных знамен и полотнищ, на которых с простертой рукой – Ленин, а чуть позже – Ленин и Сталин, выглядели по-особому. Школьники, как, впрочем, и многие взрослые, фанатично верили своим кумирам. Но, как откровенно призналась мне моя собеседница, позже, когда она повзрослела и начала понимать всю правду о политическом фанатизме и лжи периода сталинизма, народные любимцы казались уже не столь привлекательными, как это выглядело раньше. Такова горькая память, которая, словно сторож, призвана к неукоснительному исполнению своих исторических функций – охранять правду…

Глава 2. Воинствующий атеизм. «Серпом – по Христу, молотом – по Кресту…»

«Церкви нужны не реформаторы, а святые…»

Жорж Бернанос.

Очень заинтересовала меня статья учебника Конституции СССР о свободе совести. Она оказалась не просто противоречивой, но и саморазоблачающей. В ней говорится о том, что «советская власть декретом от 5 февраля 1918 года провозгласила свободу совести и отменила всякие ограничения, связанные с религией». И люди тому верили: у широких слоев населения в то время еще не было осознания бесповоротности событий, которые принесла грянувшая социалистическая революция.

История нашего города Полевского свидетельствует, что почти три столетия жизнь многих жителей концентрировалась вокруг его православных святынь. Можно с уверенностью сказать, что основание металлургических заводов формировало плоть нынешнего города, а православные приходы были его душой. Потому именно сюда были направлены «карающие серп и молот» советской власти.

Мне известно, что наш Полевской приход перед Октябрьской революцией насчитывал почти 5 тысяч верующих, службу несли два священника, дьякон и два псаломщика. Однако после революции тем же декретом от 5 февраля 1918 года Советская власть, рассматривая историю государственно-церковных отношений исключительно с антирелигиозных позиций, отделила школу от церкви, беспощадно ударила по верующим, лишив их права свободно воспитывать своих детей в духе православной или иной веры. Хотя в школьном учебнике пишется, что власть не только не преследует верующих граждан, но и «защищает их от гонений за религиозные воззрения»[4], на самом деле все было по-другому: жизненные реалии вступали в конфликт с подобными декларациями. На повестке дня стоял провозглашенный большевиками воинствующий атеизм.

1917 год стал началом трагических страниц эпохи нового социалистического государства, в котором, по мнению правящей власти, у людей в душе должна быть не вера в Бога, а находиться «вместо сердца пламенный мотор». Знамя идеологической свободы, которым поначалу размахивали революционеры, оказалось развернутым только в одну сторону – большевиков и их идеологии. Чтобы пресечь любые возможности вернуть прежнюю Россию! Чтобы искоренить память народную, православную! Чтобы жил народ без всякой веры! Картины подобной реальности открылись мне в архивных документах (а их тысячи!), в исследованиях историков и воспоминаниях очевидцев той поры.

Могу подтвердить свое мнение рассказанной мне протоиереем Сергием

Рыбчаком историей, произошедшей с находившимся в нашем городе Петро-Павловским храмом.

«К сожалению, революционное лихолетье ворвалось и в наш провинциальный городок разрушениями и беспощадным гонением на православные святыни. Преследование за веру и аресты мирян, закрытие храмов и видимое торжество атеизма – такова обычная хроника событий тех лет», – утверждает отец Сергий.

Из его рассказа я понял, что участь Петро-Павловского храма была такой же печальной, как и многих других храмов России – его полностью разграбили и уничтожили, сняв церковные колокола и разрушив позолоченные купола.

По словам протоиерея Рыбчака, судьба большинства священнослужителей русской Церкви ничем не отличалась от судеб других неугодных новой власти граждан того времени. Аресты, тюрьмы и лагеря – таким был удел пастырей, верных Христу и Его Церкви.

Мне стало ясно: вопреки утверждению, что после Октябрьской революции власть не преследует верующих граждан, автор вышеупомянутого учебника называет их «темной массой» и открыто противопоставляет им «советских людей», обладающих свободой противостоять религиозной пропаганде.

В ходе исследования я познакомился с Фаиной Петровной Кулаковой, которая в 1962-1964 годы работала в школе пионерской вожатой и сохранила четыре довольно объемные тетради записей с ежегодных областных курсов вожатых. Я тщательно изучил эти уникальные материалы, и они еще раз подтвердили мое мнение о том, что советские школьники подвергались тщательной атеистической «обработке». Подробные курсовые записи Фаины Петровны свидетельствуют о целенаправленной и строго спланированной работе педагогов по атеистическому воспитанию детей через деятельность пионерской дружины. Вот взятые мною из ее тетради некоторые темы бесед с учениками тех лет: «Борьба с религиозным прошлым», «Отрицание Бога», «Воспитание воинствующих атеистов» и т.п.. По воспоминаниям Кулаковой, в школах организовывались кружки юных атеистов, шли просмотры антирелигиозных фильмов, размещались плакаты типа «Пионер, смело борись с религией!» и другие.

По рассказам учителей и пионерских вожатых, через заполняемые детьми анкеты они выявляли отношение родителей к религии, регулярно организовывали встречи с людьми, порвавшими с церковью. В музее нашей школы я отыскал книжечку «Спутник атеиста» за 1962 год с опубликованной в ней подборкой статей под рубрикой «Мы порвали с Богом».

По словам все той же пионервожатой Фаины Петровны Кулаковой, в советской школе еженедельно по заданию партии проводились атеистические чтения. В ее тетради записей с курсов я нашел рекомендованный для чтения и обсуждения со школьниками 1-11 классов большой список литературы. Приведу лишь несколько названий: Жариков Л.М. «Бог и Ленька». М., 1976; Замойский П.И. «Две правды». М.,1932; Тендряков В. «Чудотворная». М., 1961; Трубникова А.Я. «С крестом на шее». М., 1963 и другие.

Судя по текстам уже указанного мною школьного учебника Конституции СССР, церковь представлялась ученикам реакционным, антинародным институтом, а органы государственной власти и их действия – только в положительном свете. Советская власть не допускала даже мысли, что в жизни людей может быть что-то хорошее, связанное с церковью. С вероисповеданием надо воевать! Как писал в те времена советский поэт Владимир Маяковский: «Бога нельзя обходить молчанием, с Богом пронырливым надо бороться!»[5].

Вот так – в контексте исторической судьбы православной России все встало с ног на голову! Однако, по свидетельствам моих респондентов, многие жители и после революции все же сохраняли веру в Бога, несмотря на страх быть наказанными. Как говорил Иоанн Златоуст: «Разве церковь в стенах? Церковь – во множестве верующих».

Изученные мной в ходе исследования архивы – скупые строки церковной летописи, протоколы допросов и административных актов – свидетельствуют о силе духа людей, благодаря которым сохранилось и выжило православие в моем родном Полевском.

По-своему уникальна и в то же время типична для советского периода история упомянутого Петро-Павловского храма. В период Великой Отечественной войны его здание перестроили, там некоторое время находились инструментальные мастерские механического завода. Позднее, в связи с переездом мастерских в новые корпуса, станки, стоявшие в храме, выворачивали прямо с кусками бетона, в который они были залиты при установке. Церковное здание при подобном варварском отношении пошло трещинами. В 1961 году освободившиеся помещения храма передали под местный автовокзал.

Очевидцы рассказывали, что во время ремонта здания церкви под автовокзал православные фрески рабочие пытались забеливать, но они все время проступали сквозь известь. Тогда строители вырубили их кирками, ободрали стены и покрыли уникальные фрески толстым слоем краски. Храм кое-как отремонтировали, в одном из его приделов оборудовали кочегарку, в другом – диспетчерскую и кассу. А ведь именно с этого храма начиналась церковная жизнь Полевского, и с его официальным закрытием она искусственно была прекращена на 50 лет. Но, по свидетельству старожилов, духовные верования моих земляков, как я уже говорил, не прервались – просто они на многие годы переместились в подполье: немало людей по-прежнему сохраняли в душе православную веру.

Старейшая жительница нашего города Галина Федоровна Шахмина поделилась со мной такими воспоминаниями:

«Рождество и Пасху мы отмечали каждый год, пели церковные славославия Христу. Собирались тайно и потихоньку сами совершали молебны. Незнакомым людям об этом не рассказывали: время было безбожное – за такие дела запросто можно было лишиться работы».

Еще одна полевчанка, Мария Прокопьевна Андреева, рассказала: когда однажды воспитательница детского сада увидела на детях Андреевой нательные крестики, то вызвала Марию Прокопьевну к себе и потребовала немедленно снять крестики. «Мне ничего другого не оставалось, как тут же подчиниться», – с горечью и обидой заключила моя собеседница.

Автовокзал в здании церкви просуществовал до конца 1980-х годов. Промыслом Божиим верные христиане начали возрождение церковной жизни в Полевском и принялись за восстановление православной святыни – Петро-Павловского храма, который, несмотря на тяжелые исторические перипетии, сохранился, был отреставрирован и вновь священнодействует.

Думаю, восстановление здания церкви оказалось делом непростым, но возможным. Гораздо труднее восстановить сейчас в русском народе утерянную духовность, которая копилась многими поколениями людей.

Убежден, что каждого человека в определенных рамках держат вера или страх. Страха на советский народ власти нагоняли много, даже слишком. Что же касается веры, то с ослаблением православия в Стране Советов нарождалась новая генерация без веры и «без царя в голове».

Страшная встряска в политической жизни государства изменила всех и все, и не так скоро можно было поправиться после того России. Люди, попавшие в катаклизмы советской эпохи, вырванные на десятки лет из их упорядоченного быта, из когда-то привычной социальной среды, «теряли голову», метались в поисках своего места в катастрофически быстро меняющихся обстоятельствах и становились похожими на степное растение «перекати-поле».

Что же касается современного человека (как рядовых граждан, так и чиновников высокого ранга), то его попросту выпустили из духовного вакуума и поместили в атмосферу нравственной сумятицы. Идейная, да и моральная деградация людей достигли непредсказуемого уровня. «Семена» бездуховности, брошенные в почву безнравственности, проросли вместе с «сорняками»: культом беспринципности, насилия, эгоизма, потребительского отношения к жизни. И в первую очередь это коснулось молодежи.

Я считаю, что современная молодежь России должна со всей ответственностью формировать в себе честное отношение к многовековой памяти, в том числе и православной. Теперь, когда многие промахи и заблуждения наших предков в исторической ретроспективе вполне очевидны, объяснимы и понятны, новым поколениям проще проявлять здравую настойчивость, чтобы уберечься от повторения ошибок прошлого.

Глава 3. Советское судопроизводство. «В условиях неочевидности…».

«Осуждение невиновного есть

осуждение самих судей…»

Сенека.

В том же учебнике Конституции СССР в статье под названием «Советский суд и его задачи» говорится, что суд необходим советскому государству для борьбы с врагами.

В ту пору людям внушали: страна кишит шпионами, диверсантами, террористами, враги организуют на производствах, в колхозах, артелях диверсии и террористические акты, готовятся убить дорогого товарища Сталина. Такова была официальная версия. На самом же деле простые граждане страны многого не знали и не понимали – все исходящее от высшего партийного начальства считалось ими безоговорочно законным.

Следует также отметить, что великий вождь, а под его руководством и советский суд, никогда не щадили людей своей страны: вся власть держалась на лагерях и на штыках, на заведомо сфабрикованных обвинениях, которыми силовые структуры привычно обосновывали аресты.

Как известно из истории, повсюду царило использование правоохранительных органов и судов для сведения счетов и мести «врагам» – гражданам, не угодным властям.

Хуже того, в сталинский период суды часто подменялись повсеместно созданными особыми Тройками для внесудебного рассмотрения дел.

Одни жертвы, наскоро осужденные и приговоренные к смерти этими так называемыми Тройками, не вынесшие фантастичности осуждений и издевательств, погибали сразу же после ареста или своеобразных «допросов», а по сути – пыток, другие – пожизненно томились в застенках.

Зачастую правоохранительные органы сами искусственно порождали «волну преступлений» и сами же потом за них карали, работая в органах НКВД, прокуратуре, суде.

Приведу пример о «справедливости» суда в Стране Советов не из учебника, а из реальной жизни – он основан на воспоминаниях Леонида Александровича Голубева, бывшего директора средней школы №3 города Полевского.

В 30-е годы дед Леонида Голубева был объявлен кулаком, и всю его семью насильно сослали в Сибирь, где взрослые и дети вдосталь хлебнули лиха…

К слову сказать, половина населения советской страны за годы правления Сталина перебывала в тюрьмах и ссылках, отлично усвоив пословицу «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Вот и 19-летнего Леонида Голубева арестовали якобы за поджог детского дома, в котором он работал.

«Ну-ка расскажи, сын кулака, как тебя подговаривали директор детдома и твой отец, эти «враги народа», поджечь детский дом», – сказал следователь во время допроса.

«Неправда! – закричал Леонид. – Мой отец – честный человек! Он работает счетоводом в артели!»

«Работал, а теперь в КПЗ сидит!» – зло сообщил следователь и велел оперативнику: «Приведи-ка сюда старика Голубева!»

Через несколько минут часовой завел в комнату Александра Ивановича, который обвинялся по статье 58 Уголовного Кодекса РСФСР.

В те годы обман и волокита в чиновничьих кабинетах доводились до совершенства, и миллионы советских людей оказывались в заключении или ссылке по этой пресловутой статье.

Их родственники также рисковали потерять свободу: государственная политика подняла уровень стресса, связанного с арестом кого-либо из членов семьи, до степени смертельной угрозы. Так, молодого учителя Леонида Александровича Голубева даже после того, как расстреляли его отца, продолжали обвинять в поджоге детдома, обливали ледяной водой, подолгу не давали еды и питья, периодически держали в карцере, избивали.

Как высказывался Цицерон о несовершенстве судопроизводства, «для любого обвинения желательнее всего признание самого обвиняемого».

Но ни шантажом, ни угрозами Леонида не заставили признать несуществующую вину – не было в поступках этого честного педагога ничего предосудительного: единственная его «вина» заключалась в том, что жил он в бездушной атмосфере тоталитарного государства, где речи не было ни о свободе, ни о справедливости.

Только через год Леонид Александрович был оправдан, как было сказано в решении суда, «в условиях неочевидности совершения преступления». Реабилитировали же Голубева и его отца, как и большинство их сограждан, лишь спустя много лет…

Вопреки провозглашенному властями и четко прописанному в школьном учебнике утверждению, что «советский суд – самый справедливый суд в мире», в юридической системе сталинской эпохи культивировалась политика обесценивания человеческой жизни, царило полное смещение всех правовых представлений, заключающееся в чрезвычайной секретности и закрытости судопроизводства, а «обвинительный уклон» оставался преобладающим в судебно-следственной практике.

В том же учебнике Конституции для 7 класса разъясняется, что советский суд был крайне необходим «для обеспечения среди трудящихся новой социалистической дисциплины».

И затем автор приводит примеры, что за неявку на работу без уважительной причины, за самовольный уход с работы, за выпуск недоброкачественной продукции и т.д. и т.п. граждане Страны Советов могли быть приговорены судом к исправительно-трудовым работам или тюремному заключению на различные сроки.

По моему мнению, по этой статье запросто могли осудить большое количество народа.

Например, от бывшего учителя физкультуры средней школы №17 Геннадия Васильевича Гилева я узнал о подобном случае в судьбе его двоюродной сестры: вместе с другими девчатами 18-летняя Зинаида Новикова работала на рубке пихтового лапника для завода, который занимался выгонкой пихтового масла.

Труд с утренней зари до темной ночи, голод, холод, болезни. После смерти отца и матери Зина решила бросить работу и с помощью добрых людей уехать из Богом проклятых мест. Но нашлась «доброжелательница» и донесла властям – девушку схватили, осудили и этапировали в ссылку, где ее ждала непосильная, каторжная работа на лесоповале.

Полагаю, именно таким образом власти заботились об обеспечении среди трудящихся «новой социалистической дисциплины». И такая вакханалия шла по всем регионам.

В учебнике я также прочитал, что советский суд наказывает граждан страны «за хищение государственной собственности».

Мои респонденты привели мне немало примеров вовсе незначительных по нынешним меркам «хищений государственной собственности», за которые люди, тем не менее, жестоко карались судом. Появился даже закон «о трех колосках», в котором говорится, что каждого пойманного с горстью колхозного хлеба ждет суровая кара, так как воровство зерна – это, как написано в учебнике, «антисоветское действие».

По словам моего научного руководителя, нередко измученные матери прятали в подгиб юбки зернышки с уже убранного поля, чтоб ребятишкам принести. И там находили. Вытряхивали и отправляли виновных в тюремное заключение.

«В 1944 году мою маму посадили в тюрьму на три года за то, что она принесла с колхозного поля две горстки зерна, чтобы накормить детей. Я осталась одна с младшей сестрой и братьями, пришлось пойти работать, так как я была самая старшая. Жили в бараке, бедно, кушать было нечего, ходили в поле собирать мерзлую картошку»[6].

Или еще пример: осталась женщина с четырьмя детьми без мужа – он на войне погиб. Четырьмя! В голодный год… И не удержалось сердце материнское: каково же это — видеть близкую голодную смерть своего ребенка? Убирали картофель – это главная для Урала сельскохозяйственная культура была. Женщина и унесла несколько клубней. Ее арестовали. Мать четверых малолетних детей получила семь лет заключения. По году тюрьмы за каждый клубень![7]. Надо отметить, что это не единичный факт.

В эпоху сталинского правления колесо «самого справедливого в мире судопроизводства» безжалостно проехало и по людям, осужденным указами вождя за опоздание на работу, невыполнение трудодня или такие мелкие хищения, как, например, кусок мыла на работе. И люди подчинялись этой бесчеловечной политике «великого вождя всех времен и народов»!

Вспоминает Вера Петровна Полищук, бывший учитель истории школы поселка Станционный-Полевской: «Мне было 9 лет, когда умер Иосиф Сталин. Наша семья проживала недалеко от железнодорожного вокзала, и я помню, как в день похорон вождя с раннего утра и потом в течение целого дня до нашего дома доносились не прекращающиеся паровозные гудки. Папа был на работе. Мой пятилетний братишка капризничал и все просил, чтобы его «покатали на паровозике». Бабушка и мама слушали радио и громко рыдали, причитая: «Как же мы теперь будем жить?!»

Слушая эти воспоминания, я подумал, что тогда, в условиях тоталитарного государства, многие граждане Страны Советов жили, на мой взгляд, вечными несмышленышами при мудром «отце народов», который все за всех решал. Знамя его побед над собственным народом в те времена было окрашено в цвета величия и непогрешимой святости.

Вера Петровна продолжала свой рассказ: «Помню, что только дедушка, казалось, никак не реагировал на происходящее: прислонившись к печи, сидел бледный и молчаливый. Но потом тайком быстро перекрестился и прошептал: «Слава Богу, отмучились!..».

Став старше, я узнала, что брат моего деда, рабочий паровозного депо, был арестован как «диверсант и враг народа» вместе с двумя его сослуживцами. Через месяц все трое были подведены под расстрельную статью…».

Этот и предыдущие факты навели меня на грустные размышления о том, какая же чудовищно беззаконная машина уничтожения безвинных людей была создана в те годы в Стране Советов!

Мои респонденты подтвердили, что нынешним поколениям трудно понять, почему советская тоталитарная система была нацелена исключительно на «служение интересам и политике партии и государства», причем, весьма сомнительным, а не таким ценностям, как справедливость и объективность. Понятие «социалистическая законность» являлось в ту пору таким же абсурдным, как, например, понятие «сухая вода».

Анализируя учебник Конституции советской эпохи, я сделал для себя вывод, что его автор полностью зависел от политической системы, в которой жил, и попросту выполнял социальный заказ – пел гимн» вождям и стране развитого социализма.

Отсюда нелепицы и неразбериха в приведении фактов. Книга была рассчитана на школьников, у которых мнения и взгляды на жизнь еще четко не сформировались. К тому же красочные иллюстрации демонстрировали грандиозность масштабов социалистического строительства и затмевали печальную историческую правду о том, какими человеческими жертвами это строительство свершалось.

Сейчас, в современной российской школе, тема политических ссылок и репрессий практически не рассматривается. Достаточно сказать, что в утвержденных Министерством образования РФ учебных программах этой теме отводится не более двух часов, а в школьных учебниках – дна-две печатные страницы. Но это наша история, а потому изучение ее печальных событий – нак памяти и дань уважения тысячам невинно пострадавших.

Глава 4. Раскрестьянивание. «В жерновах коллективизации…»

«Хочу, чтобы люди знали

и помнили, как это было…».

Акмал Икрамов Камил.

Учебники 1930-40-х годов… Когда я просмотрел несколько пособий по обучению грамоте и учебников русского языка, у меня сложилось твердое убеждение, что они были не просто учебными пособиями, по которым школьников учили грамотно писать.

Все учебники того периода были насквозь пронизаны плакатной идеологией правящей в стране системы, восхвалением социалистического строя, Коммунистической партии и лично товарища Сталина.

Каждая страница школьных книг и практически все приведенные в них письменные упражнения и правила, предложения и устные задания внушали детям, что они живут в самой могучей, самой свободной и самой справедливой в мире стране!

А чего стоят одни только названия текстов – Как было раньше» (рассказ колхозницы Смирновой), «Классовый враг не спит», «Капиталистические страны и Страна Советов», «У нас и у них», «Чему учил нас Ленин» (рассказ рабочего Иванова), «Введем ответственность», статья Н.К. Крупской «Наш Иосиф Виссарионович Сталин» и другие, которые зачастую вступали в противоречие с реальной действительностью.

Процитирую несколько предложений из текста «Наш колхоз» из учебника 1936 года[8], предназначенных для тренировки правописания, а по сути – агитирующих за колхозы. «Весело и споро работает колхоз. Работу в поле и на жатве выполнили до срока. Хороши удои у колхозных коров. Лошади у колхоза сытые. Бригада с утра дотемна убирала сено. Ни одного кило сена не пропало у колхозников…». И так далее.

В учебнике можно прочитать также сведения о преимуществах колхозного образа жизни: «Одно горе было матерям с детьми раньше. Теперь в редком колхозе нет яслей. Там за детьми хороший уход. Детей в яслях кормят по часам. У каждого ребенка – чистая постелька. Редкая мать не несет детей в колхозные ясли…».

А вот еще один текст: «Осипу уже 50 лет. С семи лет работал он на барина в стужу и в дождь. Немало бед испытал Осип у барина. Теперь Осип работает в колхозе. Он развел рыбу в колхозном пруду. Осип – ударник. Хорошо Осипу в колхозе!»

В книге есть рассказ и о жизни рабочих: «Гудки заводов звали к труду. Сотни рабочих вышли из домов и поспешили к заводам. Задымились трубы, закипела работа. Хороша жизнь в стране Советов!»

Читаю хвалебные фразы о социалистическом соревновании или другие, например: «Приехал Иван Чуркин из Красной Армии. Скоро вступил Иван в колхоз, стал бригадиром, жил и работал по часам. Ни один день у него не пропадал даром. По его примеру стали и другие бригадиры учитывать работу по часам».

Или такие: «В колхозе не было радио. Яше 15 лет. Прочитал Яша книги о радио, год собирал разные части. Яша добился своего. Теперь в колхозе хорошо: все слушают радио».

А вот еще: «После жаркой летней работы все уснули. Но не спят ударники колхоза! Потому что их колхоз отстал от соседнего. Подумали и порешили: поставим работу по-иному…».

Скажете, наивно? Отнюдь, нет. В те времена такие вещи воспринимались непосредственным и неукоснительным руководством к действию.

Многие страницы учебника обучения грамоте убеждали учеников в правильности и незыблемости мыслей и решений великого вождя Иосифа Сталина о беспощадной борьбе с лентяями, кулаками и другими врагами колхозного движения.

Например, в тексте «Лодырей из колхоза вон!» (приложение №6) школьники читали: «Лодыри – колхозу помеха. Вот был у нас Иван Косой. Мы на работу, а он норовит в сарай уйти на сено. Мы пашем, косим, а он курит или спит. Таких колхозников нам не надо. Лодырей, помогающих таким поведением врагам, из колхоза вон!»

А теперь хочу обратиться к фактам из жизни, разоблачающим мифы, напечатанные в учебниках. По воспоминаниям старожилов, в нашем районе – в селе Раскуиха – тоже был колхоз под названием «Красный пахарь», но постепенно он пришел в упадок и распался.

По мнению руководителей района, это случилось потому, что в колхоз якобы «пришло много лентяев и пьяниц». На мой взгляд, подобное обоснование выглядит недостаточно достоверным, потому что на этих людей попросту списывались проблемы, возникающие из-за недальновидной политики властей. Попробую подтвердить мои предположения об истинных причинах, по которым исчез колхоз, документами, найденными в городском архиве[9].

Большинство жителей деревни тех лет (именно их воспоминания хранятся в архиве) сходились во мнении, что первые годы существования созданного колхоза вспоминаются им как «очень тяжелые».

Пока люди не привыкли работать все вместе, они «трудно притирались друг к другу», производительность труда падала. По сведениям колхозников, зарплата была в то время очень низкой: по сути, люди в коллективном хозяйстве почти ничего не зарабатывали – «одни палочки», означавшие количество трудодней. А выплата по ним – в конце года. «Как прокормить семью с оравой детей?» – вопрошает колхозник Талашманов П.И.[10].

Как показывает история, государство этот факт абсолютно не волновал. Крестьян фактически грабили узаконенным способом.

По мнению респондентов, из-за низкой оплаты труда или замены ее формальными трудоднями сталинские власти искусственно превращали нормальных колхозников в «воров» и «лентяев», которые вынужденно скрывались от работы и начальства, живя в атмосфере бесконечного насилия и страха. Люди не хотели работать даром, уклоняясь от бесплатного труда, наверное, как везде и во все времена.

Вместе с нежеланием работать крестьяне, вступившие в коллективное хозяйство, потеряли чувство ответственности за результаты труда и постепенно перестали держаться за свою землю и дорожить ею как семейным достоянием.

А сейчас процитирую несколько текстов учебника 1936 года[11]. Например, этот имеет явную идеологическую окраску борьбы с кулачеством:

«Селькор Жуков написал в «Правду» письмо. В правлении колхоза засели Коньков и Оськин. Коньков – кулак. Оськин раньше держал лавку. В колхозе – только убытки. Борьбу с кулаками никто не ведет. «Правда» проверила письмо селькора. Раскрыла проделки кулаков. Обнаружила кражу. Передали дело в суд. Суд осудил кулаков на 10 лет».

Текстами, подобными приведенному ниже, школьников призывали быть непримиримыми и смелыми в беспощадной борьбе с «врагами советской власти».

Приведу отрывок из текста «Подвиг конюха Астахова» (приложение №7): «Вор нанес Астахову несколько ударов ножом. Астахов поймал лезвие ножа, изрезал всю ладонь. Потом конюх увидел, что другой вор уводит трех коней. Рванулся Астахов, оставил в руках врага полрубахи. Забежал в палатку, взял ружье и бросился в погоню. Он догнал воров и открыл по ним стрельбу. Воры оставили лошадей и бросились бежать. Истекая кровью, Астахов забрал лошадей и на заре вернулся в загон. Правление колхоза премировало Астахова».

Подвиг смелого конюха, который во время ночного вступил в борьбу с врагами, спасая колхозных лошадей, непременно должен был вызвать у школьников желание быть похожими на героя и, если потребуется, так же пожертвовать собой ради общего добра.

Иду в своем исследовании дальше. В нашем школьном музее есть учебник русского языка для 9 класса за 1932 год[12], где в пояснении, предназначенном для учителя, написано: «Советская школа готовит активных и сознательных строителей социализма. Работа по русскому языку должна помочь этой цели. Исходя из постановления ЦК ВКП(б) о начальной и средней школе, авторы дают в книге материал для систематической работы по русскому языку, способствующий формированию социалистического самосознания школьников».

В тексте этого учебника под заголовком «Ликвидировать кулачество», представляющем собой отрывок из речи товарища Сталина, я прочитал, что кулак – это враг советской власти, с которым в стране идет беспощадная борьба.

Сталин говорит: «Наша политика в отношении кулачества есть политика его ликвидации как класса. Мы терпели этих кровопийц, пауков, вампиров, проводя политику ограничения их эксплуататорских тенденций. Политика ликвидации кулачества как класса должна проводиться со всей той настойчивостью и последовательностью, на которую только способны большевики… ». И так далее.

В феврале 1933 г. на I-м Всесоюзном съезде колхозников-ударников Сталин произнес речь, в которой привёл данные о том, что на каждые 100 дворов в деревне можно было насчитать 4-5 кулацких, 8-10 дворов зажиточных, 45-50 середняцких, 35 бедняцких.

«Развернув колхозное строительство, – с гордостью сказал великий вождь, – мы добились того, что уничтожили эту кутерьму и … разбили кулацкую кабалу».

Несложно представить, сколько человек в любой деревне попадало в разряд «ликвидированных как класс», если учесть, что в каждой «кулацкой» семье было в среднем 7-8 человек!

Читаю в том же «Учебнике русского языка» такое стихотворение:

Весь колхоз трудом охвачен,

Жизнь бурлива, как река,

Наша главная задача –

Вырвать с корнем кулака!

Могу себе представить, как повлияли подобные стихи на взгляды учеников!

Благодаря текстам учебников, у подростков формировали определенное, удобное для властей, мировоззрение, и воспитывали из них все новых Павликов Морозовых, готовых все «вырвать с корнем».

Хочу заметить, что в нашем регионе – в бывшей Уральской области – также активизировались меры подобной «социализации» жизни людей, которые особенно усилились с приходом на должность I секретаря Обкома партии Ивана Дмитриевича Кабакова.

Так называемое «Время Кабакова»^{(20-30-е
годы прошлого века) на Урале было сложным и противоречивым: на него пришлись
пик сплошной коллективизации и такие же перегибы в колхозном движении, как и в
других регионах страны.}

Будучи человеком своего времени, верным сторонником линии партии, коммунист Кабаков не просто строил социализм – он активно, по его глубокому убеждению, боролся с врагами этого строительства, чем нанес большой урон коллективизации в деревне, причислив к кулакам многих честных тружеников[13].

Мой респондент Алексей Николаевич Кожевников рассказывал, что в те годы его родители, как и многие другие сельчане, не избежали репрессивных мер, которые применялись в отношении зажиточных крестьян для достижения экономических целей, намеченных партией большевиков.

Это время было сложным и противоречивым для деревни: наша Свердловская область, как и страна в целом, переживала тяжелые потрясения, порожденные форсированным «прыжком в социализм»[14].

В годы так называемой «добровольной» коллективизации сталинские власти жестоко раскулачивали и насильно распределяли по колхозам миллионы крестьянских тружеников.

Шла политика обобществления крестьянских хозяйств, властям необходимо было запугивать людей, а потому они отыскивали среди простых крестьян «подкулачников», «вредителей», устраивали «показательные» суды. Тех, кто отказывался вступать в коллективные хозяйства, отправляли в бессрочную ссылку в суровую сибирскую глухомань и другие гиблые места Советского Союза, и судьбы этих людей «обрывались, как тонкие нити».

Партийные секретари вместе с чекистами «прочесывали страну широкозахватным методом, арестовывая и уничтожая беззащитных людей собственной страны»[15].

Так тысячи тружеников-земледельцев, которые умели и любили трудиться, были силой оторваны от своей земли и своих хозяйств. Причем кулаком мог быть признан любой трудолюбивый крестьянин. Потому что государство требовало от рачительного хозяина отдать в общее пользование лошадь, корову, а если человек не подчинялся, то просто забирало животных насильно. Люди плакали, расставаясь с любимцами, и молили: «Только бы не попали в руки разгильдяев, пьяниц и лодырей!»

Читаю в учебнике[16] текст «Наш колхоз», в котором говорится, что на пути его организации было много трудностей, кулаки всячески мешали беднякам, но жители деревни добились своего, и колхоз был организован. Более того, колхозники «забрали у кулаков 240 мешков зерна» и вовремя закончили начатый сев.

В те времена по указанию товарища Сталина у кулаков безоговорочно отбирали имущество и передавали в фонды колхозов.

Мой респондент А.Н. Кожевников подтвердил, что когда его дед отказался вступать в коммуну, к нему в дом пришла колхозная «голытьба», и все нажитое отняли – дед простился и с жеребцом, и с коровой.

В ходе работы над исследованием я прочитал в местной газете «Диалог» статью настоятеля Петро-Павловского храма протоиерея Сергия Рыбчака, где он делится своими мыслями об этих исторических событиях:

«Я понял схему уничтожения русского крестьянства. Конечно, и раньше знал, что это такое. Мои дедушка и бабушка были колхозниками, жили на трудодни без всякой зарплаты, не имея права покинуть колхоз. Практически это было крепостное право, хуже, чем при царизме»[17].

Далее священник пишет: «Для себя я открыл схему раскулачивания нормального делового крестьянства. С точки зрения разгильдяя-бедняка, если сосед имел корову и лошадь, все это вызывало злость и зависть, и его приравнивали к «кулаку» или «загоняли в коллективное хозяйство».

Со слов отца Сергия я понял, что именно так создавались и укреплялись колхозы, и постепенно государство отрывало крестьян от земли:

«Крепкий, работоспособный слой крестьянства был полностью выкошен, раздроблен, оторван от земли и репрессирован. А ведь именно у него была настоящая душа русского человека, сохранялась православная вера! Поэтому сюда и было направлено главное острие Советской власти, именно здесь были подорваны корни русского духа.

Зная историю непростой судьбы моих предков, я изучил несколько серьезных трудов о том, как уничтожалось русское крестьянство, и пережил настоящий ужас от того, что происходило»[18].

Такая вот шла в Стране Советов борьба с «врагами», к которым причисляли многих честных тружеников, а из-за излишнего администрирования и недальновидной хозяйственной политики партийных лидеров возникало немало проблем.

Нередко можно было слышать из их уст такие рассуждения: «Нашему народу нужна хорошая встряска, тогда он начнет работать»². И такие жестокие «встряски», описанные моими респондентами, наносили большой урон развитию деревни.

Люди просто разучились сообща работать на земле. Могу судить по нашему городу. Там, где когда-то, по свидетельствам старших поколений моей семьи, простирались бескрайние совхозные угодья, я вижу, что одни поля по истечении времени полностью заросли травой, а другие застраиваются многочисленными коттеджными поселками – другого применения земле просто не находится.

Теперь, через восемь с лишним десятков лет после коллективизации, стало ясно, что многим истинным труженикам-крестьянам не суждено больше вернуться к матушке-земле. Ничего не осталось ни от колхозов, ни от совхозов, которые когда-то создавались с таким трудом и ценой тысячей и тысячей человеческих жизней. Сейчас в нашем районе действуют лишь одно-два небольших фермерских хозяйства.

Правда, сейчас государство проводит новую аграрную политику. К счастью, она направлена на поддержку именно отечественного производителя.

Глава 5. «О жизни типичной, трагичной, но все-таки счастливой…»

«Что такое счастье – это

каждый понимал по-своему…»

Аркадий Гайдар

Как бывшего школьника, меня в ходе исследования, естественно, интересовало, чем же жили ученики тех лет, что их волновало, какими были их интересы. Общаясь с моими респондентами, читая учебники, я снова и снова приходил к выводу, что вся жизнь в тоталитарной стране была типична – в том числе, и для советской школы, которая тоже все время находилась под мощным контролем партийных органов.

Повторюсь, что уникальные материалы записей с ежегодных областных курсов пионервожатой Фаины Петровны Кулаковой также подтверждают мое мнение о том, что вся работа педагогов шла в соответствии с указаниями КПСС по любым направлениям учебно-воспитательной деятельности советской школы. В одной из курсовых тетрадей читаю, например, выдержки из партийных директив по вопросам пионерского движения, которые включают систему идейно-политического воспитания пионеров-ленинцев, в том числе формирования у них коммунистических убеждений, любви к Родине и ненависти к врагам революции – причем, на примере жизни и деятельности В.И. Ленина.

Интересным мне показался рассказ бывшего директора средней школы №1 Аллы Сергеевны Полежаевой о вступлении школьников в ряды ВЛКСМ. По ее словам, до каждой школы доводились ежемесячный план и график приема. Так было, когда пионерка Алла вступала в комсомол, ничего не изменилось в этой привычной для всех процедуре и тогда, когда Алла Сергеевна стала директором.

Сначала ребята долго готовились, учили Устав ВЛКСМ, затем их первоначально принимали на заседании школьного комитета комсомола, а затем приводили в ГК ВЛКСМ, где проходило заседание бюро. Сопровождал группу вожатый или кто-либо из комсомольцев-учителей. Школьников по одному вызывали в кабинет секретаря горкома комсомола и задавали вопросы – в основном, по Уставу или текущей политике партии.

Нередко спрашивали фамилии партийных и комсомольских деятелей страны и руководителей местных органов власти, а пионеры, они же будущие комсомольцы зачем-то должны были знать эти имена наизусть. Так из детей под лозунгом «От алых галстуков ребят – до красных книжек партбилета!» уже в школьные годы формировали верных партийцев, убежденных «борцов за коммунизм».

Листая страницы школьных учебников, по которым учились советские дети, детально изучая художественную литературу и тексты периодических изданий тех лет, я все больше убеждался в следующем. Не только учебники, но и все пионерские и комсомольские газеты и журналы были направлены на формирование у ребенка ощущения, что он живет в стране с чудесным будущим, название которой – Союз Советских Социалистических Республик. А значит, каждый советский ребенок, родившийся в большой и дружной Стране Советов – самый счастливый человек на земле!

Во время беседы 75-летняя Людмила Яковлевна Кузнецова, бывшая учительница начальных классов, поделилась со мной, что молодость ее поколения проходила под влиянием материалов школьных уроков «о титанических свершениях советского народа», и ученикам тех лет это казалось предельно ясным. Она и ее сверстники старались походить на почти мифических «строителей коммунизма», возведенных тогдашней литературой и книгами школьной программы на пьедестал гремящей славы, и не замечали или снисходительно мирились с живущими рядом людьми, которые казались им досадно обычными. К тому же подростки не имели возможности узнать другую правду о настоящем человеческом счастье, об истинной «свободе» в Стране Советов или о «несвободе» в капиталистических странах.

«В наши молодые годы, благодаря усилиям коммунистической пропаганды, к дореволюционному прошлому своей страны и жизни «несчастных» людей во Франции, Англии и других западных странах мы чаще всего относились с жалостью и даже презрением», – поделился со мной Станислав Тимофеевич Тараканов, бывший учитель физики нашей школы №17.

«Но потом, когда, повзрослев, мы начали делать попытки самостоятельно осмыслить и сопоставить плакатную идеологию и знания из школьных учебников, – продолжал он, – то хорошо усвоили все контрасты и преимущества жизни «здесь у нас» и «там у них».

Слушая его мнение, я подумал: скорее всего, такое сравнение было бы далеко не в пользу Страны Советов.

Чем тщательнее я анализировал документы и архивы школьного музея, записи воспоминаний людей о 40-50-х годах, чем внимательнее слушал рассказы моих респондентов, тем ярче проявлялся контраст между картинками счастливого детства в советской стране, показанными в учебниках и книгах, и теми тяжелыми условиями, которые составляли реальный быт учащихся и их семей.

Сужу об этом, прежде всего, на основании моей встречи с учителем немецкого языка средней школы №14 Тамарой Афанасьевной Брагиной. Когда она услышала мою просьбу рассказать о повседневной жизни их семьи, когда она была школьницей, то очень удивилась. Потом стала вспоминать свое «счастливое» детство в родном доме. Например, о том, что жили они в бедности в коммунальной квартире: в одной комнате – их семья, во второй – еще три родных сестры папы.

Папа был слесарем на металлургическом заводе, мама работала на этом же заводе маляром. Материальный достаток по тем временам был невысоким, едва хватало на жизнь.

Тамара хорошо помнит свой «праздничный наряд». Мама купила на базаре поношенное, большого размера платье из тонкой шерсти – сиреневое, с мелкими полосками. Из него дочке сшили обновку ко дню рождения. Тамара очень радовалась своему «новому» платью.

А парусиновые белые туфли она тоже никогда не забудет. Девочка постоянно чистила их зубным порошком, чтобы туфли выглядели как только что из магазина. То единственное сиреневое платье с тесёмками и эти белые парусиновые туфли мама носить каждый день не разрешала. Только «на выход». В будние дни Тамара бегала в шароварах на верёвке – старые резинки давно растянулись. На ногах были растоптанные тапки, а чаще и вовсе приходилось бегать босиком.

Во время нашего общения еще один респондент – Валентина Ивановна Завьялова, бывший учитель истории средней школы №17, поведала мне, как в послевоенные годы приходилось страдать от холода, если ты обут в ботинки на деревянной подошве! Ноги мерзли, промокали. До сих пор помнится ей звук этих подошв по деревянным тротуарам.

«Одевались, кто как мог, чулки из ваты вязали. Кто-то отдал моей маме немецкую шинель, видимо, осталась после войны от пленного, и она сшила мне пальто. Так я и ходила в этой ненавистной мне «фашистской» одежке», – закончила Валентина Ивановна свой рассказ.

Услышав историю Тамары Алексеевны Дороховой (1934 года рождения), бывшего учителя математики средней школы №17, я с особым интересом смотрю на музейный экспонат – лапти.

«Маме одной пришлось растить восьмерых детей, отец погиб на фронте, – рассказывала Тамара Алексеевна. – Чтобы прокормить такую «ораву», мама целые дни работала, где только можно: копала огороды, стирала людям белье, вечерами с ребятишками ходила собирать на поле оставшиеся овощи и колоски. Питание было плохое, но в школе все-таки выдавали по 50 граммов хлеба. Вместо портфелей мы носили самодельные холщевые сумки, а к ним привязаны были чернильницы – непроливашки. Валенки – одни на всех. Остальные дети – либо в ботинках, либо в лаптях. В школе дров не было. Мы каждый день шли на уроки с поленом в руке. Весной сами заготавливали дрова на следующую зиму…».

Тамара Афанасьевна Брагина также вспоминала, что дети советской эпохи вынуждены были сами запасать дрова для школьной котельной. Учебников не хватало, выдавали один учебник на пять человек. Тетради сшивали из обыкновенной газеты: разрезали газету, прихватывали листки иглой с белой ниткой, получалась тетрадка. Писали на такой тетрадке между строчками пером, привязанным к палочке, учили уроки по ночам при свете коптилки, читали при свете печки-буржуйки.

От нее я узнал, что за хорошую учебу в течение одного месяца школьникам давали бесплатные талоны на обед на одну неделю в городскую столовую, устроенную специально для всех школ города. Выстояв в очереди, можно было получить тарелку горячего супа с мороженой капустой и кусочек ржаного хлеба с «маргуселином» – это что-то похожее на заменитель маргарина сегодня. Давали чай со сладкими кристалликами сахарина. «Наешься, а ощущение голода остаётся. Час пройдёт, и под ложечкой снова сосёт – спасу нет! Опять кушать хочется!» – говорила Тамара Афанасьевна.

Бывший сослуживец моего деда Борис Федорович Мамаев вспоминает: «Семья наша долгое время жила в поселке Монетный в 30 километрах от Свердловска. Все мужчины и женщины работали на местном торфяном заводе. Торф служил топливом и заменял уголь и дрова. Даже лозунг такой висел на конторе: «Нужен торф для завода как хлеб для народа!». После уроков нас, школьников, часто отправляли помогать рабочим. Помню, как в 1950 году мы, 14-летние подростки, попарно таскали тяжеленные тележки с сырыми торфяными брикетами сначала в сушилку, а потом отвозили уже высушенные торфяные кирпичики на склад. За эту работу нам выдавали по 100 граммов хлеба и талон на обед. Он состоял из «затирухи» (это такая кашица из разведенной водой и затем поджаренной муки) и кружки сладкого чая. Ради этой награды мы «пластались» по 4-5 часов ежедневно! А теперь ответь: «До учебников ли нам было после такой тяжкой работы?» – вопросом закончил свое воспоминание мой собеседник.

Евгения Семеновна Борисова, ветеран педагогического труда школы №18, так вспоминала о своем детстве: чтобы купить хлеба, надо было с 7 часов вечера занять очередь, которая писалась на руке. Тетя занимала очередь вечером, мама караулила ночью, чтобы не вычеркнули из списка. Вечером Жене писали номер на руке и утром отправляли на целый день в булочную ждать, когда привезут хлеб. Не дай бог опоздать на перекличку – из списка вычеркивали, и хлеба в этот день нельзя было купить. Евгения Семеновна помнит случай, когда она однажды привычно опустила руку в карман, карточек там не оказалось. Женя быстро убежала из очереди, а дома забралась под кровать и долго плакала. К слову сказать, весной 1947 года мама нашла те злополучные хлебные карточки в подкладке рваного пальто, когда со слезами убирала дочкину ветхую одежду в кладовку. Евгения Семеновна передала те карточки, как драгоценную реликвию, на хранение в школьный музей, и там во время экскурсий их часто показывают удивленным ученикам. Я их тоже видел.

Хочу привести содержание интервью, которое Вера Куминова[19], выпускница 1989 года нашей школы, взяла у своей бабушки: «Летом 1946 года учитель биологии пригласил нас, девчонок, в кружок по сбору лекарственного сырья. Рабочий день мы начинали в шесть утра. Собирались у школы и вместе с учителем шли в лес собирать лекарственные травы. Дома все собранное сырье «обрабатывали», высушивали и сдавали в виде готовой продукции в аптеку».

Я узнал, что во время привалов каждая девочка доставала принесенный из дома кузовок, все припасы выкладывались на общую холстину, и дети устраивали трапезу из вареной картошки, морковки, репы, бобов и гороха. Прочитав эти воспоминания, я удивился, из каких простых продуктов состоял обед школьниц. Главной же радостью был для детей итог работы по сбору лекарственных трав: учитывая по весу сданное сырье, им выдавали талончики на хлеб по 100 и 200 граммов. Талончики были малюсенькие, но девчонки радостно мчались домой, зажав в руке эти крохотные бумажки, ставшие довеском к семейному бюджету.

В нашем школьном музее хранятся сочинения учащихся разных лет и выпускников школы, которые могут служить хорошей иллюстрацией к рассказам о жизни советских детей после войны. Я все их прочитал и сделал выборку наиболее интересных фактов той трудной поры.

«В семье моей бабушки было пять детей, а она старшая. Родители целыми днями были на заводе. Бабушка вспоминает, как ей приходилось воспитывать братьев и сестер, стирать на них, штопать. А носить было нечего: валенки – на пятерых, туфли – матерчатые, галоши иногда приходилось обувать прямо «на босу ногу». Еды тоже было мало – одна картошка с солью. Счастье, если мама сварит кашу. В школе ребятишкам на большой перемене кипятка наливали да давали кусочек хлебушка. А вот учительнице доставалась лишь кружка кипятка вместо обеда »[20].

Живет в нашем городе Диана Александровна Сорокова – удивительно интересный и умный человек, по профессии врач. Она помнит, как ее маме, деревенской женщине, после войны выдали американскую ночную сорочку – была в 1946 году такая помощь от американцев! И она приняла шелковую сорочку за самое модное платье: гордо шагала в ней по пыльной деревенской улице, а сзади топали своими босыми ногами дети, гордые за красавицу-мать.

Оказывается, в «счастливой» советской стране люди понятия не имели о таком «наряде», хотя для граждан раскритикованных большевиками стран капиталистического мира оно было привычной одеждой для сна.

Приведу ещё один факт из воспоминаний Дианы Александровны: «Мы собирали ягоды и грибы, продавали их и меняли на хлеб, ходили с мамой пилить дрова, копать огороды. Помнятся вечера, когда всей семьей садились вокруг печки-буржуйки и прямо на ее каменные бока приклеивали круглые пласты картошки. Ох, и вкусна была эта картошка с золотистой коричневой корочкой!»

Рассказывает Нина Сергеевна Тимофеева, учитель русского языка и литературы школы №17: «Для меня всегда было необычным, что моя мама, несмотря на непременный запас двух-трех пар новых чулок и носков, неизменно штопала старые, натянув их продырявившиеся пятки на лампочку».

«Что это – излишняя экономность?» – размышляю я. «Скорее, это привычка советских людей к аскетизму во всем», – считает Нина Сергеевна и продолжает: «А когда я вышла замуж, то увидела, как моя свекровь «на выход» всегда надевала, чтобы «пофорсить», купленные мужем в 1950-е годы белые фетровые боты…».

По словам Тимофеевой, свекровь удивлялась этой покупке мужа – для него всегда на первом месте была работа и только работа, а семейный быт – на втором или даже на третьем. Как я понял, это было свойственно многим людям той эпохи. Однако думаю, что и в те далекие времена, живя по принципу «не в тряпках счастье», почти каждая женщина, тем не менее, мечтала иметь модные ботики, но не имела возможности, а потому обувала ноги в грубые, неуклюжие валенки-самокатки. Кстати, спустя много лет фетровые боты свекрови со сношенными каблуками стали, по словам Нины Сергеевны, «музейным экспонатом» их семьи и хранились с другими, отжившими свой срок вещами, на дальней полке чулана. Потому что выбросить все эти «сокровища» ни у кого не поднималась рука.

Справедливости ради стоит сказать: многие мои собеседницы, а это люди старших поколений, рассматривая жизнь даже через призму бесконечных социальных потрясений, считают свои годы учебы счастливыми.

Людмила Николаевна Шарипова, моя учитель биологии, рассказала, что в советской стране у всех всегда было много общественных поручений, в том числе и у педагогических работников. Так, учителя должны были готовить и проводить политинформации, организовывать торжественные собрания перед советскими праздниками, участвовать вместе с детьми в коммунистических субботниках и воскресниках, перед каждой выборной компанией проводить среди местного населения поквартирную многодневную агитационно-разъяснительную работу.

Как я успел понять в ходе исследования, в ХХ веке система образования, как и вся жизнь в России, претерпевала большое количество «политических и социальных зигзагов в обществе»[21], и приведенные в данном исследовании факты отражают суровую, подчас жестокую, реальность человеческого бытия. Подобный образ жизни был навязан простым гражданам советской страны и резко расходился с массированной пропагандой политических и идеологических мифов о всеобщем благе.

Народ же, по сведениям респондентов, не терял оптимизма и с энтузиазмом слушал пламенные речи руководителей советского государства: сколько надежды и веры в новое, светлое будущее было связано с каждым из политиков – простому человеку всегда свойственно надеяться на лучшее!

Рассказывает Олимпиада Степановна Иванова, бывший учитель русского языка школы №13:

«В школе было холодно, дров не хватало, поэтому все сидели на уроках в пальто, шалях и шапках. Но мы привыкли ко всему этому, считали себя счастливыми и с восторгом пели: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!»

Несмотря ни на какие невзгоды и беды, многие люди по-прежнему были уверены, что живут в прекрасной стране. Вот на этом обмане и держалась великая империя диктаторов от пролетариата!

«За Родину каждый был готов отдать жизнь, и мы готовились к этому. И работали, и учились, и жили честно, – продолжала Олимпиада Степановна. – Мы, дети, чувствовали, что от нас многое зависит. Трудное было тогда детство, но вычеркнуть его из памяти не могу и не хочу. Память о тех днях дорога и свята…».

Лия Александровна Плюснина вспоминает: «В 1946 году мне было семь лет. Голодно. Тяжело. Ни о каких туфельках, сапожках и речи не шло. Валенки, солдатские ботинки на ногах. Даже лапти. Пальто из шинелей. Чернила из сажи. Никаких обедов в школе не было, и только нам, первоклассникам, изредка приносили маленькие пирожки с морковкой. Но все равно это было самое счастливое время!»

Вот ведь как перевернула простое человеческое мировоззрение людей сталинская система идеологического «промывания мозгов»! Зачастую школьные воспоминания об этих «счастливых» годах были практически одинаковыми: ученики любили петь, танцевать, участвовать в концертах. Видимо, слишком велика была тяга к этому островку прекрасного среди серой повседневности «счастливой» жизни.

Школьники ответственно относились к пионерским поручениям и комсомольским заданиям, помогали отстающим в учебе, вместе с колхозниками летом и осенью трудились на полях, сами готовили школьные вечера, выпускали стенгазеты.

«Власти везде и всюду твердили, а народ повторял: Великая Армия, Великая Страна! Но простой советский человек жил как в железном веке, хотя шло уже четвертое десятилетие Советской власти», – говорила мне бывший директор нашей школы Людмила Сергеевна Панфилова.

В 1954 году она пошла в 1 класс сельской школы, где дети даже не знали, что такое канализация, в школьном здании были выгребные ямы. Электричество в селе давали по четкому графику, в остальное же время люди пользовались керосиновыми лампами.

Хотя отец Людмилы был директором совхоза, а мама – учителем, то есть семья была обеспеченной по тем временам, девочка, как и все остальные дети, весной и осенью носила на ногах черные суконные ботинки на шнурках, зимой – валенки. О кожаной обуви речи не было. В 1965 году секретарю комсомольской организации 11-класснице Людмиле доводилось заходить в кабинет директора школы, и она помнит, что на полу его просторного кабинета была расстелена красная ковровая дорожка. Девушка все время ловила себя на мысли, что боится ступить на эту красивую дорожку, ей постоянно хотелось сойти на пол.

О каком же счастливом детстве может идти речь, если даже ее, девочку из интеллигентной семьи, через два десятилетия после окончания войны пугала нормальная для европейцев обстановка.

В чем заключается феномен «ностальгии» по их жизни в Советском Союзе, которое они называют счастливым, я старался выяснить при каждой встрече с моими респондентами. И понял: просто это было их детство, юность, они были молоды, а поскольку другой жизни, находясь «за железным занавесом», эти люди не знали, то и сравнивать было не с чем.

Завершая рассказ Людмилы Сергеевны, приведу еще одно немаловажное обстоятельство, произошедшее в ее жизни, которое дает представление о жестких идеологических условиях существования граждан Страны Советов.

Ее дядя Василий Панов (родной брат отца) в 18-летнем возрасте ушел воевать с фашистами и оказался в плену. Когда англичане освободили Василия из лагеря для военнопленных, то молодой человек, напуганный возможным тюремным заключением, которым в сталинские времена грозили всем, попавшим в плен, уехал жить в Австралию.

Людмила Сергеевна, будучи школьницей, стала переписываться с дядей. Помнит, что многие ей говорили тогда: «За плен ему вовек не отмыться, он клейменный. И на тебя тень упадет. Ты это знай и не связывайся!». Однако девочка тому не верила, ведь она до этого никогда не оказывалась под прицелом властей.

Но несколькими годами позже наличие родственника за границей сыграло в судьбе Людмилы отрицательную роль. Когда ее рекомендовали как лучшую студентку факультета иностранных языков Свердловского пединститута в качестве стажера для практики во Франции, то, несмотря на всю комсомольскую активность и отличную учебу, власти в выдаче визы девушке отказали. В СССР в те годы партия и ее вожди были беспощадны ко всем, кто имел хоть какое-нибудь отношение к людям, «провинившимся» перед Родиной. Даже к студентке, не имеющей ничего общего с военной судьбой дяди.

И в этом конкретном случае с Людмилой Сергеевной Панфиловой разве не миф – явление, обратное тому, что звучит в песне: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

А вот еще один эпизод о приметах «вольного дыхания» в Стране Советов – привожу его со слов Аллы Сергеевны Полежаевой, бывшего директора средней школы №1. В 1958 году она в составе группы журналистов побывала в Англии. В Лондоне делегация советских туристов посетила Хайгейтское кладбище, где похоронен Карл Маркс.

Вернувшись из поездки, Алла Сергеевна, полная впечатлений, написала статью в местную газету «Рабочая правда», и вдруг после публикации ее неожиданно вызвали в городской комитет КПСС.

«Меня жестко отчитали, – вспоминает пожилая учительница. – Можешь себе представить, за что? За то, что я совершенно точно перевела фразу на надгробии могилы Маркса: «Рабочие всех стран, соединяйтесь!». А нужно было перевести так: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

В общем, чиновники-коммунисты обвинили Аллу Сергеевну в «идеологической безграмотности». Казалось бы, пустяк, но в какую политическую степень он был возведен – ее «жестко отчитали!»

Слушая моих респондентов, я вновь убеждался, что, видно, не все складывалось так уж правильно и хорошо в судьбах советских людей, живших, как утверждали государственные власти, по самой справедливой Конституции в мире, коли собеседники привели мне массу примеров «обратной стороны медали».

Заключение

«Всякая власть исходит от народа,

И никогда уже к нему не возвращается»

Габриэль Лауб.

Во время работы над темой «Эх, хорошо в стране советской жить»? (Страна Советов 1930-1950-х годов: мифы и реальность)», мне удалось проанализировать многие документы и периодику советского времени, просмотреть советские учебники и художественную литературу школьной программы, изучить материалы Государственного архива, фонды и экспозиции музеев нескольких образовательных учреждений нашего города.

Все эти уникальные исторические источники отражают (каждый по-своему) советскую эпоху, особенно тот ее период, когда в стране властвовали сталинская Конституция, сталинская идеология, сталинский режим.

Таким образом, проанализировав все найденные и изученные материалы, я подтвердил выдвинутую мной гипотезу и разрешил обозначенную проблему: она заключалась в противоречии между мифической идеей сталинских властей об улучшении условий существования граждан в Стране Советов и жестокими репрессивными мерами, используемыми для достижения этой цели.

Как показала жизнь, благими декларациями политиков о построении развитого социалистического общества и вместе с тем репрессивными способами, применяемыми властями к гражданам страны для решения намеченных задач, невозможно создать фундамент нового прогрессивного государства и поменять в лучшую сторону сознание и образ жизни человека. Люди Страны Советов в конечном итоге так и не дождались социализма с человеческим лицом, который полагалось строить по приказу властей.

Для народа, о котором в те годы так много говорилось в превосходных степенях с высоких трибун партийных съездов, в реальности делалось очень мало – большинство приведенных в моем исследовании фактов отражает суровую, подчас жестокую реальность человеческого бытия и фактического ухудшения жизненного уровня всех слоев населения. Еще раз напомню: это дефицит предметов первой необходимости; примитивные условия жизни большинства населения советской страны; жестокость и насилие по отношению к инакомыслящим гражданам; массированная пропаганда коллективизации и связанные с ней репрессии; грубое подавление любого стремления человека сохранить собственную индивидуальность.

Ответив в ходе исследования на многие вопросы и решив задачи, поставленные перед началом поисков, я пришел к убеждению: мои встречи с бывшими учащимися и учителями Страны Советов, в которой «хорошо жить», дают богатую пищу для размышлений. Буду в своих выводах предельно искренен:

1. В СССР самой мощной была идеология. Вся жизнь советского государства была охвачена ею: наука и культура, педагогика, промышленность и сельское хозяйство, радио и печать. Народ практически не участвовал в назначениях «великих» партийных деятелей советского периода. Народ на себе испытал, что такое советская власть (коллективизация, раскулачивание, репрессии).

2. У людей в те времена не было альтернативных источников информации. И поэтому радио и печать идеологически воздействовали на народ и молодежь. На официальном уровне шла мощная героизация политических деятелей времен советской эпохи и оправдание их злодеяний великими, но, как оказалось на деле, разрушительными целями Коммунистической партии. Все документы и воспоминания, которые я привожу в своем исследовании, являются тому свидетельством.

3. В своих откровенных рассказах мои собеседники, иногда сами того не ведая, развенчивают оптимизм многих документальных источников советского периода. Они напрямую говорят, что в отличие от партийных деятелей, которым «хорошо в стране советской жить», подавляющая часть населения не ощущали себя гражданами страны, где «человек проходит, как хозяин». Скорее наоборот – люди жили, находясь за «железным занавесом» в жестко ограниченных рамках сталинской политики ущемления всех прав и свобод.

В то же время должен отметить, что некоторым моим собеседникам кажется, что в людях сейчас стало ослабевать чувство исторической и культурной общности.

Отдельные участники разговора со мной до сих пор сожалеют о распаде мифически прекрасного тоталитарного государства. Не потому ли, что им вновь, как в юные годы, хочется обрести свой идеал, вернуть веру в высокие моральные принципы и в самого себя? Это с одной стороны. А вот с другой стороны, большинство моих респондентов (а их воспоминания можно воспринимать как свидетельские показания – на их глазах происходили все описанные в данной работе события) все-таки склоняются к мнению, что изменения в облике государства после 1917 года произошли в худшую сторону. Они считают, что революционные реформы наспех перекроили традиции, культуру и быт его жителей.

Хотя многие мои собеседники называют годы своей учебы счастливыми, они все-таки отмечают: именно с установлением Советов начался роковой для судеб людей раскол между слоями общества и всеми его гражданами, вызванный кардинальными искажениями в отношениях народа и власти и насильственным изменением всего стиля жизни человека, его нравов и взглядов. Политическое бедствие перерастало в болезнь народной души.

Однако «вбитая» в умы народа политическая и идеологическая сказка о счастливом завтра в стране всеобщего блага и радужных надежд, которые возникали в результате желания простого человека изменить свою долю, заставляли население забывать о плохой жизни и отодвигать свои ожидания на второй план. Ведь по сравнению с грандиозными предначертаниями партии – приблизить прекрасное коммунистическое завтра – мечты об их личном, сиюминутном человеческом счастье казались людям ничтожными.

На деле же многие из них просто не могли достучаться до правды, которая скрывалась за тяжелыми засовами идеологической демагогии и удобных для власти мифов, сочиняемых по заказу.

«Эх, хорошо в стране советской жить!» – звучало из репродукторов на бескрайней территории советского государства, и слова этой песни с энтузиазмом подхватывались и распевались везде и всюду. В течение десятков лет неимоверным трудом и великими жертвами простого народа создавался тоталитарный общественный строй – социалистический, при котором все было масштабным, особенным, специальным: Спецпереселения; Спецлагеря; Спецслова; Спецмышление; Спецмораль; Спецзаконы.

А поскольку власть, прежде всего сталинская, долгое время сохраняла монополию на жесткую идеологическую обработку собственных граждан, какой бы тяжелой ни была жизнь в этой созданной спецстране – Стране Советов, она казалась народу прекрасной.

Как показывает история, по истечении лет всеобщая радость и оптимизм советских людей, разбившись о неотвратимость происходящих событий, сменились полным недоверием к существующей власти. Даже при очень большом желании ее невозможно было рассматривать иначе, как власть, нанесшую огромный нравственный и физический урон собственному народу.

Я долго размышлял: какой же знак препинания поставить в конце фразы «Эх, хорошо в стране советской жить», обозначенной в качестве заголовка моей исследовательской работы.

Вначале я хотел оставить знак восклицательный, как и было задумано авторами песни: знак этот означал гордость за Страну Советов. Но изучив исторические материалы, решил поставить знак вопросительный, потому что в СССР было создано тоталитарное общество, где никаких прав и свобод у граждан не было.

А это значит, что заголовок моей работы должен быть записан так: «Эх, хорошо в стране советской жить?»

Таким образом, на основе архивных документов, страниц учебников, материалов школьных музеев, записей встреч с моими респондентами мне удалось доказать: счастливая Страна Советов – это был всего лишь миф, подобный Эльдорадо.

Список использованной литературы

1. Аванесов Р.И., Соколов В.С. Русский язык. – М., 1932.

2. Бабкин М.А. Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. М., 2008.

3. Боброва Н.Е. Управление добра. – Екатеринбург, 2008.

4. Воскресенская В., Павловская Р. Букварь для школ грамоты. М., 1936.

5. Голубев Л.А. Радость и боль моя. Екатеринбург, 1996.

6. Иванов Р.И., Соколов В.С. Учебник русского языка. М., 1932.

7. Кожевников А.Н. Судьба. Семейная хроника. Екатеринбург, 2006.

8. Лавринов В. События. Люди. Храмы. Екатеринбург, 2001.

9. Полторанин М. Власть в тротиловом эквиваленте. М., 2012.

10. Рыбчак С. История Полевского глазами священнослужителя // Диалог,

11.09.2008.

11. Рыбчак С. Полевской исторический синодик. Полевской, 2008.

12. Сборник документальных материалов о горнозаводской промышленности

Урала на рубеже XVIII — XIX веков. Свердловск, 1955.

13. Сборник «Малахитовая провинция». Екатеринбург, 2001.

14. Энтина Г.А. Учебное пособие по Конституции СССР для 7 класса. М., 1936.

Источники

1. Архив музея МАОУ «Средняя общеобразовательная школа-лицей №4».

2. Архив музея МБОУ « Средняя общеобразовательная школа №17».

3. Архивный отдел ГО Полевской. Книга распоряжений Полевского РИК.

4. ГАСО. Переписка Полевского РИК с церковно-приходскими советами

в 1925-1926 г.г. Ф.2136 р. Оп.1. Д.13.

5. ГАСО. Справочная книжка Екатеринбургской епархии. Ф.2. Ед.хр.45.

¹Полторанин Михаил. Власть в тротиловом эквиваленте. М., 2012. С. 5.

[2] Страница из учебника русского языка на агротехнических курсах за 1932 год. Издательство «Коммуна», Москва.

[3] Энтина Г.А. Учебное пособие по Конституции СССР для 7 класса. М., Учпедгиз, 1936.

[4] Энтина Г.А. Учебное пособие по Конституции СССР для 7 класса. М., Учпедгиз, 1936.

[5] Журнал «Знание — сила», №11, 1959 год.

[6] Из воспоминаний Винайкиной В.В., жительницы нашего города.

[7] Со слов жительницы Полевского Сияловой С.А.

[8] Учебник русского языка 1932 года. Авторы Иванов Р.И., Соколов В.С.

[9] Материалы Полевского городского архива. Ф.1. Ед.хр.35. Л.11,12.

[10] Там же. Л.11.

[11] Воскресенская В., Павловская Р. Букварь для школ грамоты. М., Госпедиздат, 1936.

[12] Аванесов Р.И., Соколов В.С. Учебник русского языка. М., Госпедиздат, 1932.

[13] Урал в панораме XX века. Екатеринбург, 2000. С. 227.

[14] Там же.

[15] Там же.

[16]Иванов Р.И., Соколов В.С. Учебник русского языка. М., 1932.

[17] Рыбчак С. История Полевского глазами священнослужителя // Диалог, 11.09.2008.

[18] Там же.

[19] Запись этого воспоминания хранится в школьном музее.

[20] Из сочинения Зыряновой Татьяны, выпускницы 2001 года.

[21] Боброва Н.Е. Управление добра. — Екатеринбург, 2008. С. 65.

Правила жизни Александра Вертинского | Журнал Esquire.ru

Моим первым жалованием в театре были борщ и котлеты.

В юности у меня был один большой недостаток: я не выговаривал буквы «р», и это обстоятельство дважды чуть не погубило всю мою театральную карьеру.

Когда обо мне говорят: «счастье этому Вертинскому: пропоет вечер — три тысячи… успех…» — когда я это слышу, мне делается немного обидно. Разве я мог бы выдумать мои песенки, если бы не прошел тяжелую жизненную школу, если бы я не выстрадал их?

Каждая страна имеет свой особый запах, который вы ощущаете сразу при въезде в нее. Англия, например, пахнет дымом, каменным углем и лавандой. Америка — газолином и жженой резиной, Германия — сигарами и пивом, Испания — чесноком и розами, Япония — копченой рыбой.

Кино интересовало всех. Актеры кино более популярны, чем короли или президенты. Нас узнавали и любили всюду и везде — от швейцаров и приказчиков магазинов до людей самого высокого общественного положения. Знакомства заводились самые неожиданные. Утром на съемке мы знакомились, например, с профессором Эйнштейном (автором теории относительности), а вечером обедали с негритянской опереточной дивой Жозефиной Бекер или с Дугласом Фербэнксом.

Во Франции можно ругать правительство сколько угодно, это никому не возбраняется.

Эмиграция — большое и тяжкое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние.

До сих пор не понимаю, откуда у меня набралось столько смелости, чтобы, не зная толком ни одного языка, будучи капризным, избалованным русским актером, неврастеником, совершенно не приспособленным к жизни, без всякого жизненного опыта, без денег и даже без веры в себя, так необдуманно покинуть родину. Сесть на пароход и уехать в чужую страну.

Я не тщеславен. У меня мировое имя, и мне к нему никто и ничего прибавить не может. Но я всегда хотел только одного — стать советским актером.

Странно и неприятно знать, что за границей обо мне пишут, знают и помнят больше, чем на моей родине. До сих пор за границей моих пластинок выпускают около миллиона в год, а здесь из-под полы все еще продают меня на базарах «по блату» вместе с вульгарным кабацким певцом Лещенко.

Я боюсь пользоваться хорошими условиями жизни. Тогда я успокоюсь, осяду, спущусь. И не смогу петь свои песенки.

Стихи должны быть интересные по содержанию, радостные по ощущению, умные и неожиданные в смысле оборотов речи, свежие в красках, и, кроме всего, они должны быть впору — каждому, т. е. каждый, примерив их на себя, должен быть уверен, что они написаны о нем и про него.

Кокаин продавался сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы «Марк» стоил полтинник грамм. Кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег.

Жизнь надо выдумывать, создавать. Помогать ей, бедной и беспомощной, как женщине во время родов. И тогда что-нибудь она из себя, может быть, и выдавит.

Однажды на Тверской я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая «по потрясенной мостовой», направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека. Пушкин встал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины, исходившим от плаща. Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было! Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении. «Александр Сергеевич! — тихо сказал я, — кондуктор не возьмет у вас этих денег! Они старинные!» Пушкин улыбнулся: «Ничего. У меня возьмет!» Тогда я понял, что просто сошел с ума.

В Киеве, на концерте, какой-то педагог вскочил на барьер ложи и закричал: «Молодежь! Не слушайте его! Он зовет вас к самоубийству!» Молодежь с хохотом стащила его оттуда.

От страха перед публикой, боясь своего лица, я делал сильно условный грим: свинцовые белила, тушь, ярко-красный рот. Чтобы спрятать свое смущение и робость, я пел в таинственном «лунном» полумраке, но дальше пятого ряда меня, увы, не было слышно.

Мы, объявившие себя футуристами, носили желтые кофты с черными широкими полосками, на голове цилиндр, а в петлице деревянные ложки. Мы размалевывали себе лица, как индейцы, и гуляли по Кузнецкому, собирая вокруг себя толпы. Мы появлялись в ресторанах, кафе и кабаре и читали там свои заумные стихи, сокрушая и ломая все веками сложившиеся вкусы и понятия.

Утверждают, что Вертинский — не искусство. А вот, когда вашим внукам через 50 лет за увлечение песенками Вертинского будут продолжать ставить двойки в гимназиях и школах, тогда вы поймете, что Вертинский — это искусство!..

Каково содержание тех романсов, которые мы слушаем и сейчас? Розы — грезы. Соловей — аллей. Кровь — любовь. Тень — сирень. И все. Неужели нельзя петь о чем-нибудь более интересном?

Я не могу причислить себя к артистической среде, скорей к литературной богеме. К своему творчеству я подхожу не с точки зрения артиста, а с точки зрения поэта. Меня привлекает не только одно исполнение, а подыскание соответствующих слов и одевание их в мои собственные мотивы.

Китаянки, особенно полуевропеизированные, — какие-то маленькие идолы, для которых можно строить разукрашенные, маленькие же, храмы и жечь курения.

Раньше я получал по 50 писем в день. И большая часть из них была любовных. Теперь письма приходят иного рода. В эмиграционной жизни не до любви.

Я пою, а значит, и живу только для русских. Петь на другом языке, значит, вовлекать иностранцев в невыгодную сделку. Весь смысл моего пения исчезнет и люди уйдут разочарованными.

Посмотрите на наших старых русских писателей. Бунин. Куприн. Они же не могут писать ни о чем, кроме России. А России нет. Как писать?

Биссирование — это все равно что вторичное объяснение в любви любимой женщине. Вы объяснились ей один раз. И она откликнулась вам всем своим сердцем. Это — чудно хороший миг! Но вы недовольны результатом и желаете объясниться вторично… Как будет ваша женщина слушать во второй раз те же пламенные слова? Ясно, что уже с оттенком легкого анализа, с закрадывающимся сомнением в искренности.

Как-то раз я не мог заснуть и под утро явственно слышал разговор кошек на крыше: «Марррруся!» — говорил кот. «Я не Марррруся, а Варвара!» — отвечала кошка.

Русские совсем осатанели. Все заняты спекуляцией.

Мы, артисты, святые и преступные, страшные в своем жестоком и непонятном познании того, что не дано другим. Нас не надо трогать руками, как не надо трогать ядовитых змей и богов.

Я мучаюсь со своим «творчеством». Чехов говорит: «Писать надо не то, что есть, и не то, что «надо», а то, о чем мечтаешь». То, что есть — неинтересно. То, что «должно» — я не умею. А то, о чем я «мечтаю», — писать нельзя.

Единственное спасение у нас в труде. Деятельность дает закономерный отдых. А вот когда у меня «выходной» день, я — несчастный человек. Я не умею «отдыхать» — я предоставлен самому себе и своему одиночеству, и что мне делать? Воистину это «страна труда» и больше ничего. И самое страшное в ней — отдых!

У меня была собака. Это была белая красавица — боксер с единственным пятном в виде коричневого «монокля» вокруг правого глаза. У нее были кой-какие недостатки. Она не выносила кошек, крыс, мотоциклистов и верховых лошадей. Во всем остальном она была «настоящая леди».

Я ничего не скрываю от слушателя, пою так же, как пел бы для Господа Бога, — искренно, глубоко, правдиво, как верующий, как «священнослужитель».

Будь проклята моя профессия! Лучше возить говно в бочках, чем быть на моем месте.

По всему Союзу строят «Дворцы культуры», а сортиров не строят. Забывают, что культура начинается с них.

Посмотрите на эту историю со Сталиным. Какая катастрофа! Теперь, на 40-м году Революции, встает дилемма — а за что же мы боролись? Все фальшиво, подло, неверно. Все борьба за власть — одного сумасшедшего маньяка.

В этих условиях изоляции и международной блокады, при отсутствии всякого общения и даже «сравнения» — мы были вынуждены создавать свою культуру, ибо ни на чью помощь, ни на чью поддержку мы не могли рассчитывать. Да и сейчас не можем.

У нас народ абсолютно невоспитан (а кто его воспитывал? А когда им занимались вплотную?). Кроме того, он страшен — наш народ, потому, что он одинаково способен как на подвиг, так и на преступление.

Хороший город Ленинград! Удивительно он успокаивает как-то. В Москве живешь, как на вокзале. А здесь — как будто уже приехал и дома.

Чем больше живет человек, тем яснее становится ему, в какую ловушку он попал, имея неосторожность родиться.

Я получаю сомнительное удовольствие от удовольствия зрителей или слушателей, которые мимоходом послушали какой-то бред о «красивых чувствах» и разошлись, под шумок покачивая головами и добродушно улыбаясь, — есть же, мол, еще такие чудаки! — чтобы приступить опять к своим примусам, авоськам и разговорам, завистливым, злобным и мелочным.

Человеку на закате суждено все разлюбить, чтобы душа его, освобожденная от всех земных привязанностей, предстала чистой, голой и свободной перед престолом Всевышнего.

Что я получаю за свои песенки? Холод номера и холод одиночества. Мне платят «продуктами из рефрижератора» — свежезамороженной и потому безвкусной дрянью.

Как только мы добиваемся, наконец, ясности мысли, силы разума и что-то начинаем уметь и знать, знать и понимать — нас приглашают на кладбище. Нас убирают как опасных свидетелей, как агентов контрразведки, которые слишком много знают.

Жизни как таковой нет. Есть только огромное жизненное пространство, на котором вы можете вышивать, как на бесконечном рулоне полотна, все, что вам угодно. Вам нравится токарный станок? Влюбляйтесь в него! Говорите о нем с волнением, с восторгом, с экстазом, убеждайте себя и других, что он прекрасен! Вам нравится женщина? То же самое. Обожествляйте ее! Не думайте о ее недостатках! Вам хочется быть моряком? Океаны, синие дали… Делайтесь им! Только со всей верой в эту профессию! И тд. И вы будете счастливы какое-то время, пока не надоест токарный станок, не обманет женщина, не осточертеет море и вечная вода вокруг. Но все же вы какое-то время будете счастливы.

Я — врач, спокойно и внимательно наблюдающий за «кроликом моей души», которому, или, вернее, на котором время производит свои экспериментальные опыты.

Российская сеть СМИ поколения миллениалов — Альянс за обеспечение демократии

«ВЫБИРАЙТЕ ЧЕРТОВУЮ СТРАНУ, АМЕРИКУ!»

Видео короткое, легко усваиваемое и запоминающееся. Молодой твиттер знакомится с последними новостями из Венесуэлы, пока на заднем плане играет модная музыка. Согласно видео, президент Дональд Трамп и его «правые» союзники в Южной Америке поддерживают «прямой переворот» в стране. Она продолжает: «Боже мой, на одной неделе это Сирия, сегодня Венесуэла, на следующей неделе — Иран.Выбери чертову страну Америку! » Видео, которое набрало более 300 000 просмотров в Twitter и почти 600 000 просмотров в Facebook, имеет высокую производственную ценность и явно нацелено на представителей поколения миллениума, ориентированных на цифровые технологии. Но это не BuzzFeed или Vice. Вместо этого водяной знак для «Soapbox», медиа-компании в Интернете, находится в правом углу. Многие люди, которые смотрят и делятся видео, вероятно, не знают, что Soapbox (@SoapboxStand на Facebook), наряду с несколькими другими социальными сетями, ориентированными на молодых цифровых потребителей, является продуктом российских СМИ, поддерживаемых государством.

Через: facebook.com/SoapboxStand

Несмотря на огромное количество просмотров видео, у @SoapboxStand всего 37 000 подписчиков на своей странице в Facebook. Но он выигрывает от других форм распространения. Его материалами обычно делятся другие организации и деятели цифровых новостей, такие как Анисса Науай. Науай является ведущим In The Now, еще одной новостной программы, которая специализируется на короткой, яркой и противоречивой «журналистике» для потребления и вирусного распространения в социальных сетях.У In The Now почти четыре миллиона подписчиков на Facebook. До недавнего времени In The Now — и Naouai — были открыто связаны с RT (ранее Russia Today), средством массовой информации, которое разведывательное сообщество США определило как вектор кремлевской пропаганды за рубежом.

Однако в прошлом месяце организация In the Now активизировала усилия по дистанцированию от RT и Кремля. Программа — вместе с ребрендингом — запустила новую учетную запись YouTube, отказавшись от прежнего канала, который сохраняет почти 50 000 подписчиков.Видео в новом аккаунте In The Now до сих пор ускользают от системы ярлыков YouTube для государственных СМИ. На новом канале YouTube также указан новый адрес электронной почты под контактной информацией: [email protected].

Maffick Media и Кремлевская сеть новостей тысячелетия

Maffick Media — это берлинская компания, зарегистрированная в марте 2018 года, которая управляет сетью медиа-продуктов, каждая из которых имеет значительное присутствие в социальных сетях и контент, ориентированный на молодых англоговорящих потребителей, склонных к цифровым технологиям.В The Now и @SoapboxStand представлены материалы Maffick Media, посвященные современным социальным и политическим вопросам. Другие программы включают Waste-Ed, которая утверждает, что поддерживает экологическую устойчивость, но часто распространяет ложную или вводящую в заблуждение информацию об экологических проблемах, и BackThen, которая предлагает ревизионистские взгляды на историю. Хотя программы кажутся безобидными, они занимают жесткую, зачастую маргинальную политическую позицию. Одно из последних видео BackThen на Facebook, которое собрало более 250 000 просмотров, называется «США УНИЧТОЖАЛИ ДЕМОКРАТИЮ ЧИЛИ В 1973 ГОДУ.В описании говорится: «Думаете, #VenezuelaCoup — хорошая идея? Никогда не забывайте, что США сделали с Чили в 1973 году ». Похожие видеоролики занимают лидирующие позиции на страницах @SoapboxStand и In the Now, и многие из них набирают сотни тысяч просмотров по мере их распространения в социальных сетях.

Хотя ни один из отчетов Maffick Media не признает какой-либо связи с российским правительством, недавние сообщения в немецкой прессе и анализ истории компании и финансовых документов показывают тесные связи с подконтрольными Кремлю СМИ.Согласно регистрационным документам Maffick Media, мажоритарный акционер компании — Ruptly TV, открыто признанная дочерняя компания RT, базирующаяся в Берлине (другой, миноритарный акционер — бывшая сотрудница RT Анисса Науай).

Через: German Handelsregister // Список акционеров Maffick Media GmBH. Ruptly GmBH является мажоритарным акционером, а Анисса Науай владеет миноритарной долей.

Заявленные цели

Ruptly включают создание и расширение «основных сильных сторон и ценностей нашей материнской компании RT.По словам главного редактора RT Маргариты Симоньян, к этим сильным сторонам можно отнести использование «информационного оружия» против противников Кремля. Но Maffick Media — не единственное модное СМИ Кремля.

В феврале 2018 года Daily Beast опубликовала подробный обзор другой берлинской медиакомпании под названием Redfish. Описывая себя как «медиа-компанию нового типа, направленную на то, чтобы вдохновлять социальные и экономические изменения», Redfish в прошлом году быстро привлек внимание (и похвалу) за свой репортаж о пожаре в башне Гренфелл в Англии.На странице компании в Facebook зарегистрировано около 300 000 подписчиков, а в недавних публикациях основное внимание уделялось критике США за их политику в отношении Венесуэлы.

Via: Jan-Henrik Wiebe / T-Online // Звонок дверного звонка на улице Lennéstraße 1 в Берлине. Обратите внимание, что Ruptly, Redfish и Maffick делят офис по этому адресу.

Однако, как сообщала The Daily Beast, эта, казалось бы, независимая компания поддерживает тесные связи с российским правительством, в том числе через нескольких своих сотрудников, все из которых были бывшими репортерами RT.Кроме того, как сообщает T-Online, штаб-квартира Redfish совмещена с двумя другими компаниями: Ruptly TV и Maffick Media, на улице Леннештрассе 1 в районе Берлина Митте. Изучение регистрационных документов Redfish показывает, что единственным акционером компании является Ruptly TV.

Через: German Handelsregister // Список акционеров Redfish GmBH. Ruptly GmBH является единственным акционером. Обратите внимание, что Redfish также зарегистрирован по адресу Lennéstraße 1.

Все это показывает, что под прикрытием «независимой» и технически подкованной журналистики российская пропагандистская сеть, контролируемая государством, нацелена на молодых, часто левых западных потребителей, с помощью искусно созданной дезинформации, упакованной как мемная сатира и серьезная нелепица. берет на себя историю, экологические проблемы и чувствительную глобальную политику.Хотя большая часть этого контента на YouTube помечена как финансируемая государством, в контенте в Facebook, Twitter и Instagram, составляющем основную часть продукции сети, отсутствует какой-либо ярлык или контекстная информация. Кремль знает, что правда не на его стороне, и осознал, что он не может убедить молодую западную аудиторию в своих позициях с помощью своих прежних, более простых российских сетей, таких как RT и Sputnik. Принимая это, он прибегает к сокрытию своей пропаганды за хорошим графическим дизайном и постоянно растущим числом немаркированных средств массовой информации, чтобы скрыть ложью то, что он не смог подтвердить правдой.

цитат президента Дуайта Д. Эйзенхауэра

Фото любезно предоставлено библиотекой Дуайта Д. Эйзенхауэра

Цитаты Дуайта Д. Эйзенхауэра

АТОМНОЕ ОРУЖИЕ
Да, конечно, они будут использоваться. В любом бою, где это может быть используется на строго военных целях и в строго военных целях, я вижу нет причин, по которым их не следует использовать точно так же, как вы использовали бы пулю или что-нибудь еще.

О том, будет ли использовано малое атомное оружие, если разразится война на Дальнем Востоке. Пресс-конференция 16 марта 1954 г.

Мы в эпоху термоядерной бомбы которые могут уничтожить города и могут быть доставлены на другие континенты. С таким оружия война стала не просто трагичной, а нелепой.

Республиканский национальный конгресс, 23 августа 1956 г.

ОБЩИЙ СМЫСЛ
Я не верю, что какая-либо политическая кампания оправдывает провозглашение мораторий на здравый смысл.

Осуждение кандидата в президенты от Демократической партии Адлая Обещание Стивенсона прекратить призыв в армию и начать мораторий на испытания ядерного оружия. Предвыборная речь, 1956.

ЗАБОТА
Не волнуйся, Джим, если возникнет такой вопрос, я просто запутаю их.

Пресс-секретарю Джиму Хагерти, который умолял Эйзенхауэра не отвечать на вопросы пресс-конференции о деликатном Формозане. Кризис пролива, 23 марта 1955 года.(Эйзенхауэра действительно спросили, использовал ли атомный оружие по Китаю было вариантом. Он произнес длинный, сбивающий с толку ответ, который было практически невозможно расшифровать.)

КОНГРЕССМЕНА
Каждый из них считает себя сильно патриотом; но это не нужно средний член хочет прийти к выводу, что его первая обязанность перед своей страной — переизбраться. Это подсознательное убеждение ведет к способности рационализация, которая почти невероятна.

Обращение к конгрессменам в письме другу Эверетту «Швед» Хазлетт, 22 июля 1957 года.

КРЕСТ ЖЕЛЕЗА
Каждая сделанная пушка, каждый спущенный на воду военный корабль, каждая выпущенная ракета означает, в конечном смысле, кражу у тех, кто голоден и не накормлен, холодные и не одетые.
Этот мир оружия тратит не только деньги. Он тратит пот его работники, гений его ученых, надежды его детей…
Это вообще не образ жизни в полном смысле слова. Под облаком угрожая войной, это человечество висит на железном кресте.

Из обращения «Шанс на мир», произнесенного до Американское общество редакторов газет, 16 апреля 1953 г. (Считается одним из лучшие речи президентства Эйзенхауэра.)

ДЕФИЦИТ
Первым делом является устранение годового дефицита.

Государственный адрес Союза, 2 февраля 1953 г. (Эйзенхауэр сбалансировал бюджет три из восьми лет, которые он находился у власти.)

ЧАРЛЬЗ ДЕ ГОЛЬ
единственная надежда — создать нового и вдохновляющего лидера — и я не имею в виду тот, что ростом 6 футов 5 дюймов и который считает себя каким-то чудесным биологический и трансмиграционный процесс, потомок Клемансо и Жанны d’Arc.

О том, что Шарль де Голль — не ответ французам проблема во Вьетнаме. В письме командующему НАТО генералу Аль-Грюнтеру, апрель 26, 1954.

ТЕОРИЯ ДОМИНО
Наконец, у вас есть более широкие соображения, которые могут следовать за тем, что вы называют принцип «падающего домино». У вас есть набор домино вверх, вы опрокидываете первый, а что будет с последним — это уверенность в том, что это пройдет очень быстро.Итак, у вас может быть начало распад, который окажет самое глубокое влияние.

Представляем теорию домино, согласно которой, если Вьетнам упадет в коммунизма вскоре последовала и остальная часть Юго-Восточной Азии. Пресс-конференция, 7 апреля 1954 г.

ОБЕСПЕЧЕНИЕ ИНТЕГРАЦИИ
Я не могу представить ни одного набора обстоятельств, которые когда-либо побудили бы меня отправить Федеральные войска в Федеральный суд и в любую область для обеспечения выполнения приказов Федерального суда, потому что я считаю, что здравый смысл Америки никогда не требовать этого.

Пресс-конференция, 17 июля 1957 г., за два месяца до отправки Войска США в Литл-Рок, чтобы добиться десегрегации Центральной школы.

* РЫБА
Кто считал мою рыбу?

Гневный запрос со ссылкой на заголовок в Денверской газете. обвиняя Эйзенхауэра в том, что он держит больше форели, чем разрешено законом, во время отдых в Колорадо. 1952

СЕНАТОР ДЖОЗЕФ МАККАРТИ
Я действительно верю, что ничто не будет настолько эффективным в борьбе с его особого рода неприятности, чтобы игнорировать его.Этого он терпеть не может.

Ссылаясь на сенатора Джозефа Маккарти. Запись в дневнике, 1 апреля, г. 1953.

СРЕДНИЙ ПУТЬ
В наших делах дома есть срединный путь между беспрепятственной свободой. личности и требований благосостояния всей нации. Этот Путь должен избегать управления бюрократией так же осторожно, как и пренебрежение беспомощный.

Государственный адрес Союза, фев.2, 1953

ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННЫЙ КОМПЛЕКС
В правительственных советах мы должны остерегаться приобретения неоправданное влияние, желаемое или нежелательное, со стороны военно-промышленного комплекса сложный.

Прощальная речь, 17 января 1961 г.

ПОЛЕ МАРШАЛ БЕРНАРД МОНТГОМЕРИ
Послушай, Монти, я живу здесь. Мне нечего сказать по этому поводу.

Ответ на комментарий Монтгомери: «Ли и Мид должен был быть уволен »во время экскурсии по полю битвы при Геттисберге. Июнь 1957 г.,

РИЧАРД НИКСОН
Если вы дадите мне неделю, я могу подумать об одной.

Ответ на вопрос корреспондента о том, есть ли у президента мог бы привести пример главной идеи вице-президента Никсона, которая была принят администрацией.Пресс-конференция 24 августа 1960 г. Президентская кампания Никсона.

Дик, я мог бы каждый раз бить себя Болван вспоминает о том, черт возьми, «дай мне неделю».

Телефонный разговор с Никсоном, 1966 год (из мемуаров Никсона)

МИР
Действительно, я думаю, что люди так хотят мира, что на днях правительствам лучше уйти с дороги и дать им это.

Премьер-министру Макмиллану по радио — телепередача в Лондон, 31 августа 1959 г.

ОТСТАВКА
Я подаю в отставку.

своему секретарю после того, как администрация отрицает, что Советский сбитый самолет-разведчик U-2 был доказан хрущевской ложью. объявление о том, что пилот U-2, Фрэнсис Гэри Пауэрс, был захвачен в живых. Запись в дневнике секретаря Энн Уитман, 9 мая 1960 года.

БЕЛКИ
В следующий раз, когда вы увидите одну из этих белок, подходящую к моей лужайке для гольфа, бери пистолет и стреляй!

его камердинер, сержант. Моани в отчаянии из-за Белого Домашние белки, зарывшие желуди на своей новой лужайке. (от Наверх в Белом доме Дж. Б. Уэстом, главным помощником президента Белого дома)

Жизнь DDE | История и культура

Разгадана ли, наконец, старая советская тайна?

Игорь Дятлов был мастером-мастером, изобретателем и любителем пустыни.Родился в 1936 году недалеко от Свердловска (ныне Екатеринбург), в детстве строил радиоприемники и любил кемпинги. Когда Советский Союз запустил Спутник в 1957 году, он сконструировал телескоп, чтобы он и его друзья могли наблюдать, как спутник путешествует по ночному небу. К тому времени он был студентом инженерного факультета Уральского политехнического института. Один из ведущих технических университетов страны, U.P.I. направил первоклассных инженеров для работы в ядерной энергетике и оружейной промышленности, связи и военной инженерии.За время пребывания там Дятлов совершил ряд трудных поездок по дикой природе, часто используя изобретенное им или усовершенствованное уличное оборудование. Это было время оптимизма в СССР. Хрущевская оттепель освободила многих политических заключенных из сталинского ГУЛАГа, экономический рост был устойчивым, а уровень жизни повышался. Шок, который успех Sputnik доставил Западу, еще больше укрепил национальное доверие. В конце 1958 года Дятлов начал планировать зимнюю экспедицию, которая продемонстрировала бы смелость и энергию нового советского поколения: амбициозную шестнадцатидневную лыжную поездку на Урал, горный хребет с севера на юг, отделяющий запад России от Сибири. и таким образом Европа из Азии.

Он представил свое предложение в U.P.I. спортивный клуб, который охотно его одобрил. Маршрут Дятлова лежал в трехстах пятидесяти милях к северу от Свердловска, на традиционной территории манси, коренного народа. Манси вступили в контакт с русскими примерно в шестнадцатом веке, когда Россия расширяла свой контроль над Сибирью. Хотя к этому времени манси в значительной степени русифицировались, они продолжали вести полутрадиционный образ жизни — охоту, рыболовство и оленеводство. Группа Дятлова проедет двести миль на лыжах по маршруту, по которому, насколько известно, никто из русских раньше не ходил.Горы были пологими и округлыми, их бесплодные склоны поднимались из обширного бореального леса из березы и пихты. Сложность будет заключаться не в пересеченной местности, а в очень низких температурах, глубоком снегу и сильном ветре.

Дятлов нанял свою однокурсницу Зину Колмогорову и еще семь однокурсников и недавних выпускников. Они были среди элиты советской молодежи и всех опытных лыжников и лыжников. Одним из них был близкий друг Дятлова Георгий Кривонищенко, окончивший У.ПИ. два года назад работал инженером на атомном комплексе «Маяк» в тогдашнем засекреченном городке Челябинск-40. Ушастый, маленький и жилистый, он рассказывал анекдоты, пел и играл на мандолине. Двумя другими недавними выпускниками были Рустем Слободин и Николай Тибо-Бриньоль французского происхождения, отец которых работал почти до смерти в одном из сталинских лагерей. Среди других студентов были Юрий Юдин, Юрий Дорошенко и Александр Колеватов. Самой молодой в группе, ей было двадцать, была Люда Дубинина, экономист, легкоатлетка и ярая коммунистка, заплетавшая свои длинные светлые волосы в косы, перевязанные шелковыми лентами.Во время предыдущей прогулки по дикой природе Дубинина была случайно застрелена охотником и пережила — как говорили, довольно бодро — путешествие в пятьдесят миль назад, к цивилизации. За пару дней до отъезда группы U.P.I. администрация неожиданно добавила нового члена, намного старше остальных и в значительной степени неизвестного им: Семена Золотарева, тридцатисемилетнего ветерана Второй мировой войны со старомодными усами, коронками из нержавеющей стали на зубах. и татуировки.

Отряд выехал из Свердловска поездом 23 января.Некоторые из них спрятались под сиденьями, чтобы не покупать билеты. Они были в приподнятом настроении — настолько приподнятом, что на остановке между поездами Кривонищенко был ненадолго задержан полицией за то, что он играл на мандолине и делал вид, что попрошайничает на вокзале. Мы знаем эти подробности, потому что существовал общий журнал, и многие лыжники также вели личные журналы. По крайней мере, у пяти были камеры, и на сделанных ими снимках изображена яркая и поразительно красивая группа молодых людей, которые переживают приключение всей своей жизни — катаются на лыжах, смеются, играют в снегу и грабят на камеру.

После двух дней в поезде группа добралась до Ивделя, удаленного города со сталинским лагерем для военнопленных, в котором к тому времени содержались в основном преступники. Оттуда группа проделала еще один день на автобусе, затем на грузовике лесоруба и, наконец, на лыжах в сопровождении конных саней. Они ночевали в заброшенном лагере лесорубов под названием Второй Северный. Там у Юрия Юдина случился приступ радикулита, который вынудил его отказаться от поездки. На следующий день, 28 января, он повернул назад, а остальные девять двинулись в сторону гор.Планировалось прибыть в крошечную деревню Вижай примерно 12 февраля и телеграфировать в U.P.I. спортивный клуб, чтобы они прибыли благополучно. Ожидаемая телеграмма так и не пришла.

Сначала U.P.I. спортивный клуб предположил, что группу только что задержали; были сообщения о сильной метели в горах. Но по прошествии нескольких дней семьи группы начали безумно звонить в университет и в местное бюро Коммунистической партии, и 20 февраля был начат обыск.Было несколько поисковых отрядов: студенты-добровольцы из U.P.I., тюремные охранники из лагеря Ивдель, охотники-манси, местная полиция; военные развернули самолеты и вертолеты. 25 февраля студенты нашли лыжные трассы, а на следующий день обнаружили палатку лыжников — над линией деревьев на удаленной горе, которую советские власти назвали Высотой 1079, а манси — Холатчахль, или Мертвая гора. Внутри никого не было.

Палатка была частично разрушена и в значительной степени засыпана снегом.Выкопав его, поисковая группа увидела, что палатка была намеренно разрезана в нескольких местах. Но внутри все было аккуратно и аккуратно. Ботинки, топоры и другое снаряжение лыжников были разложены по обе стороны от двери. Еда была выложена, как будто ее собирались съесть; там была стопка дров для топки, одежда, фотоаппараты и журналы.

Примерно в ста футах вниз по склону поисковая группа обнаружила «очень отчетливые» следы восьми или девяти человек, идущих (а не бегущих) к линии деревьев.Почти на всех отпечатках были ноги в чулках, а некоторые даже босые. Один человек, похоже, был в одном лыжном ботинке. «Некоторые из отпечатков указывали на то, что человек был либо босиком, либо в носках, потому что были видны пальцы ног», — позже засвидетельствовал поисковик. Группа следовала за отпечатками вниз от шести до семисот ярдов, пока они не исчезли возле границы с деревьями.

На следующее утро поисковики обнаружили тела мандолиниста Кривонищенко и студента Дорошенко под высоким кедром на опушке леса.Они лежали рядом с потухшим костром, в одном нижнем белье. На высоте от двенадцати до пятнадцати футов над деревом росли недавно сломанные ветви, а на стволе были обнаружены обрывки кожи и порванная одежда. Позже в тот же день поисковая группа обнаружила тела Дятлова и Колмогоровой. Оба были дальше по склону, лицом к палатке, крепко сжав кулаки. Казалось, они пытались туда вернуться.

Четыре тела были вскрыты, а поиск остальных продолжался.Судмедэксперт отметил ряд странных особенностей. У Кривонищенко были почерневшие пальцы и ожоги третьей степени на голени и ступне. Во рту у него был кусок плоти, который он откусил от правой руки. На теле Дорошенко были обгоревшие волосы с одной стороны головы и обугленный носок. Все тела были покрыты синяками, ссадинами, царапинами и порезами, как и пятое тело недавнего выпускника Слободина, обнаруженное несколькими днями позже. Подобно Дятлову и Колмогоровой, Слободин был на спуске, ведущем к палатке, с носком на одной ноге и войлочной пинеткой на другой; Его вскрытие выявило небольшой перелом черепа.

К настоящему времени расследование убийства велось под руководством прокурора Льва Иванова, лет тридцати пяти. Были проведены токсикологические тесты, взяты показания свидетелей, составлены схемы и карты места происшествия, собраны и проанализированы доказательства. Палатка и ее содержимое были вывезены вертолетом из гор и снова установлены в полицейском участке. Это привело к ключевому открытию: швея, пришедшая на станцию примерять форму, случайно заметила, что порезы в палатке сделаны изнутри.

«Кто хороший мальчик? Ты. Кто водит Tesla Model X? Ты сделаешь. Кто закроет эту распродажу? Ты чертовски прав ». Карикатура Ларса Кенсета
Что-то случилось, что побудило лыжников выбраться из палатки и бежать в ночь, в воющую метель, при температуре двадцати ниже нуля, босиком или босиком. носки. Они не были новичками в зимних горах; они были бы хорошо осведомлены о фатальных последствиях, когда в таких условиях оставляли палатку полуодетой.Это главная и, по-видимому, необъяснимая загадка происшествия.
Четыре тела остались пропавшими без вести. В начале мая, когда начал таять снег, охотник-манси и его собака наткнулись на остатки импровизированного снежного логова в лесу в двухстах пятидесяти футах от кедрового дерева: пол из ветвей, лежащих в глубокой яме в лесу. снег. Были обнаружены разбросанные куски рваной одежды: черные хлопчатобумажные спортивные штаны с отрезанной правой ногой, левая половина женского свитера. Прибыла еще одна поисковая группа и, используя лавинные зонды вокруг логова, они обнаружили кусок мяса.Во время раскопок были обнаружены четыре оставшихся жертвы, лежащих вместе в каменистом русле под слоем снега не менее десяти футов. Вскрытие выявило катастрофические травмы у троих из них. Череп Тибо-Бриньоля был сломан настолько сильно, что в мозг врезались осколки кости. У Золотарёва и Дубининой были раздроблены грудные клетки с множественными переломами ребер, а в протоколе вскрытия было отмечено массивное кровоизлияние в правый желудочек сердца Дубининой. Судмедэксперт сказал, что повреждения были похожи на то, что обычно рассматривается как «результат удара автомобиля, движущегося на высокой скорости.Однако ни на одном из тел не было внешних проникающих ран, хотя у Золотарева не было глаз, а у Дубининой не было глаз, языка и части верхней губы.
Тщательная инвентаризация одежды, извлеченной из тел, показала, что некоторые из этих жертв были одеты в одежду, снятую или отрезанную от тел других, а лаборатория обнаружила, что некоторые предметы испускали неестественно высокие уровни радиации. Эксперт-радиолог засвидетельствовал, что, поскольку тела подвергались воздействию проточной воды в течение нескольких месяцев, эти уровни радиации должны были изначально быть «во много раз выше».
Сеть
(1976) — Питер Финч в роли Говарда Билла
[первые строки]
Рассказчик : Эта история о Ховарде Биле, ведущем новостей на UBS TV.В свое время Говард Бил был мандарином телевидения, великим человеком новостей с рейтингом HUT 16 и долей аудитории 28. Однако в 1969 году его состояние начало падать. Он упал до 22 акций. В следующем году его жена умерла, и он остался бездетным вдовцом с рейтингом 8 и долей 12. Он стал угрюмым и изолированным, начал много пить, и 22 сентября 1975 года его уволили, причем уже через две недели. Эту новость ему сообщил Макс Шумахер, президент отдела новостей UBS.Двое старых друзей рассердились как следует.
Говард Бил : [на улице] Я был на CBS с Эдом Мерроу в 1951 году.
Макс Шумахер : Должно быть, это был 1950 год.
[Бил кивает]
Макс Шумахер : Я был на NBC … ассоциированным продюсером.Утренние новости. Я был просто ребенком. 26 лет.
[Неинтересно, Бил уходит, пока Шумахер не останавливает его]
Макс Шумахер : В любом случае…. в любом случае … они строят нижний уровень моста Джорджа Вашингтона.
[Интересно, Бил слушает]
Макс Шумахер : Делали пульт оттуда.
Говард Бил , Макс Шумахер : [начинают смеяться и хихикать в унисон]
Макс Шумахер : И мне никто не сказал!
[Бил продолжает смеяться, очень заинтересованный]
Макс Шумахер : В десять минут восьмого утра мне звонят: «Ты где, черт возьми? Ты должен быть на мосту Джорджа Вашингтона!»
[Бил и Шумахер обмениваются смехом]
Макс Шумахер : Я вскакиваю с кровати, накидываю плащ поверх пижамы.Я бегу вниз и выхожу на улицу …
[Шумахер выбегает на улицу]
Макс Шумахер : …. взял такси, и я говорю таксисту: «ОТВЕЗИТЕ МЕНЯ НА СРЕДНЮЮ МОДУ ДЖОРДЖ ВАШИНГТОН!»
[Бил смеется]
Макс Шумахер : Таксист оборачивается и говорит…
[хихикает]
Макс Шумахер : …он говорит: «Не делай этого, приятель! Ты молодой человек! У тебя впереди вся жизнь!»
Говард Бил , Макс Шумахер : [истеричный вопль, когда Бил обнимает Шумахера]
Макс Шумахер : Разве я никогда не говорил тебе об этом раньше?
Борьба Вирджинии Вульф за мир между войнами
1 Действительно, сообщая в своем дневнике о попытках Лиги Наций заручиться поддержкой народа in favo (…)
1 За годы, предшествовавшие трем крупным войнам, которые оказали непосредственное влияние на ее жизнь, восприятие войны Вирджинией Вульф, похоже, претерпело в основном вертикальное развитие, под которым я подразумеваю, что ее реакция на войну, как сознательную, так и бессознательную, скорее углубилась. чем расширилась по своей природе. Она не изменила кардинально свои политические и социальные взгляды на войну, которые на протяжении всей ее жизни были в основном левыми и пацифистскими. ¹ Что действительно претерпело видимое изменение, так это позиция Вульфа относительно того, должна ли война фигурировать в художественной и научно-популярной литературе, и если да, то в какой степени и на каких условиях.Эта статья носит общий характер, поэтому она делает несколько существенных шагов, чтобы охватить некоторые из примеров, когда война как социальное явление оставила значительный след в личной писательской жизни Вульф и, следовательно, в ее литературных произведениях. Он анализирует ее реакцию на войну по мере того, как времена и ситуации вытесняют ее. Дневник и письма Вульф, а также сопровождающие их существенные редакционные заметки и вступления будут использоваться повсюду, чтобы дополнить ее эссе, романы и рассказы, в попытке извлечь ее общие взгляды на войну по отношению к литературе на протяжении многих лет и показать как и почему они развивались.
2Первая мировая война разразилась во время величайших личных проблем Вульфа. Ее первый роман, на написание которого ушли годы, был закончен в 1913 году и опубликован в 1915 году, когда на континенте уже бушевала война. Как после его завершения, так и после публикации она страдала длительными периодами психического заболевания, включая покушение на ее собственную жизнь (McNeillie ix). Именно поэтому этот период ее жизни относительно войны довольно немыслим.Фактически, ее собственная жизнь и жизнь ее ближайших друзей кардинально не изменились до января 1916 года, когда парламент Соединенного Королевства, исчерпав штат профессиональных солдат, перешел на всеобщую военную службу в соответствии с Законом о военной службе 1916 года (Royde-Smith , Грэхем и Шоуолтер), а также мужу и друзьям Вульф угрожают, что в будущем они будут использоваться в качестве пушечного мяса.
3Квентин Белл, биограф и племянник Вульфа, отмечает, что «в течение 1915 и 1916 годов Вирджиния была очень изолирована от Лондона — нельзя сказать, что Блумсбери почти не существовало» (Bell 30-32), и продолжает объяснять, что своего рода роль, которую Великая война и особенно сам Билл сыграли в возвращении старых друзей.Каждый мужчина в возрасте от 18 до 41 года внезапно оказался на поле боя, за некоторыми исключениями, например, если он был женат и члены семьи зависели от него, или если он был членом Церкви, или уже ранен и уволен, среди прочего (Bell 30; «Закон о военной службе 1916 года» 3, 8). Это означало, что Леонард Вульф, ее муж, не был полностью освобожден, поскольку у них не было детей, а Вирджиния не зависела от него в финансовом отношении, хотя она и зависела из-за своего психического состояния в то время.Но поскольку Леонард страдал от тремора рук с ранней юности, его пребывание в Англии вскоре было обеспечено справкой от врача, доказывающей его непригодность к службе (Bell 30). Остальным их друзьям было не так легко получить освобождение. Учитывая, что все они, за исключением Леонарда Вульфа и Джона Мейнарда Кейнса (который в то время работал в Министерстве финансов), стали отказниками от военной службы по соображениям совести, тем, кто не был освобожден, пришлось довольствоваться работой на фермах в стране или грозить тюремное заключение (Bell 30- 32; Ли 346-347).Одна такая ферма, окружавшая поместье Гарсингтон, служила убежищем для части той дружной группы друзей, которую мы со временем стали называть Группой Блумсбери. Принадлежащий в то время члену парламента Филиппу Морреллу и его аристократической жене и светской хозяйке леди Оттолайн Моррелл, Гарсингтон стал центром британской культурной и художественной сцены в последние несколько лет десятилетия, открывая свои двери не только для друзей Вульфа, которые в этом нуждались. доказательство работы на ферме (и получил его там), а также другим современным писателям и посетителям, таким как Д.Х. Лоуренс, Олдос Хаксли, Т. С. Элиот или военный поэт Зигфрид Сассун (Ли 349–350; «Поместье Гарсингтон»).
4После долгого перерыва Вирджиния Вульф возобновила свою писательскую работу в 1916 году, опубликовав (обычно) неподписанные рецензии на Times Literary Supplement , и именно из них мы можем извлечь ее первые публичные описания своего опыта и мнения о Великой войне. и его отношение к литературе. В апреле 1917 года Вульфы, которые тогда жили в доме Хогарта в Ричмонде, пригороде Лондона, наконец получили небольшой печатный станок, который они купили в предыдущем месяце, а к июлю они вручную напечатали свое первое издание Two Stories , содержащее «The Марка на стене »и« Три еврея », соответственно, Вирджинии и Леонарда Вульфов, проиллюстрированных гравюрами на дереве их новой подругой Дорой Каррингтон (Ли 362–364).
2 Хотя я пришел к такому выводу самостоятельно, впоследствии я обнаружил, что Леонард Вул (…)
5В то время как часто говорят, что Вирджиния Вульф разработала свою технику потока сознания или, вернее, технику внутреннего монолога после Дороти Ричардсон или Гертруда Стайн, или даже прочитав первые главы книги Джойс Улисс , ее раннего рассказа « Знак на стене »является достаточным доказательством того, что этот стиль письма уже был частью ее инструментария еще в 1917 году.² Традиционный сюжет заброшен, на поверхности почти ничего не происходит: женщина сидит в комнате и думает; в конце ее прерывает кто-то, стоящий позади нее, вероятно, ее муж, поскольку обстановка кажется домашней. Но все, бывает. На самом деле, на нескольких страницах дан хороший фрагмент из жизни ума. То, что можно было бы назвать «прокладыванием туннелей вниз», используется, чтобы показать любопытство ума, вызванное простой черной меткой на стене, которая сначала подталкивается рысью, затем галопом и, наконец, ускоряется, как подземный поезд:
Почему, если кто-то хочет сравнить жизнь с чем-либо, он должен уподобить это тому, что его летят по трубопроводу со скоростью пятьдесят миль в час — приземляются на другом конце без единой шпильки в волосах! Выстрелен к ногам Бога полностью обнаженным! […] С волосами, развевающимися назад, как хвост скаковой лошади. («Знак на стене» 78)
6 Затем рассказ замедляется, и процесс повторяется снова, только на этот раз из-за того, что любопытство превращается в разочарование по поводу того, что на самом деле представляет собой знак на стене (мы замечаем, не беспокоясь о том, чтобы встать и осмотреть его), пока поезд рассказчика мысли прерывается вторжением другого человека со словами:
«Собираюсь купить газету.
«Да?»
«Хотя покупать газеты бесполезно. . . Ничего не происходит. Прокляните эту войну; Черт возьми эту войну! »(83)
7Пока до этого момента мы плыли за рассказчиком, куда бы ни кружился ее разум, мы внезапно отбрасываемся в мир (если заимствовать у Хайдеггера), отбрасываемся назад в общественное время и в Великую войну, что подразумевается — брошенные в тупик, где ничего путного не происходит. А точка любопытства, отметина на стене — не что иное, как маленькая улитка, грубо обнаруженная не рассказчиком, чье воображение было намного лучше реальности, а другим человеком, который озвучивает то, что она, возможно, пыталась игнорировать. все время с этой маленькой историей в ее первоначальном смысле «исследования» — самой войной.Особенно важно то, что первое и единственное упоминание о войне происходит как прерывание, причем, казалось бы, из мужских уст.
8. Перед написанием этой истории Вульф редко упоминала войну, но сделала это в своих научно-популярных произведениях. В статье 1916 года, озаглавленной «Heard on the Downs: The Genesis of Myth», она описывает, как современные вещи становятся мифом, на примере звуков выстрелов во Фландрии, которые слышны на Английских холмах. Здесь она цитирует некоторых «известных писателей, описывающих звук выстрелов во Франции» как «удар молота судьбы» или «пульс судьбы», в то время как ее собственное описание того, что она услышала, вслед за их словами, гораздо более эмоционально. заряженные, но уравновешенные и более человечные, чем их возвышающие фразы.Она пишет:
Проще говоря, это звучит как избиение гигантских ковров гигантскими женщинами на расстоянии. Вы можете почти видеть, как они держат ковры своими сильными руками за четыре угла, подбрасывают их в воздух и с глухим стуком опускают вниз, в то время как пыль поднимается облаком над их головами. Все прогулки по холмам этим летом сопровождаются зловещим звуком отдаленного биения, который иногда бывает слабым, как призрак эха, а иногда доносится почти из соседней складки серой земли.(«Heard on the Downs: The Genesis of Myth» 40)
9 В художественной литературе, однако, в настоящее время она воздерживается от включения событий войны. Причину этого можно было бы лучше всего выразить в ее рецензии на книгу Элинор Мордаунт о сверхъестественных и военных историях Before Midnight от марта 1917 года. Вульф пишет (в безличном журнале we ), признаваясь, что:
Нам не нравится война в художественной литературе, и нам не нравится сверхъестественное.Мы можем объяснить первое из этих предрассудков только тем чувством, что огромные события, которые сейчас протекают через Ла-Манш, возвышаются над нами слишком близко и слишком сильно, чтобы превратить их в вымысел без болезненного толчка в перспективе. («До полуночи» 87)
10 Возможно, это лучше, чем что-либо другое, объясняет, почему ее второй роман, Ночь и день , хотя и опубликован в 1919 году, разворачивается до событий Великой войны. Действительно, именно по этой причине на него нападают.Кэтрин Мэнсфилд, подруга и коллега по писательству, чей длинный рассказ Prelude Woolf был написан вручную и опубликован в Hogarth Press только в предыдущем году, написала резкий обзор в Athenaeum , критикуя роман за его устаревание и игнорируя войну, которая новый роман должен позволять себе делать (Ли 386). Мэнсфилд писала о судьбе и возможной неминуемой смерти романа в том виде, в каком его знали ее современники, и, сравнивая романы с кораблями, которые наблюдаются в процессе постройки, когда они заходят в гавань или покидают ее, она представила картину . Night and Day как несколько странный корабль с «видом тихого совершенства, отсутствие каких-либо признаков того, что он совершил опасное путешествие — отсутствие каких-либо шрамов», «дань уважения цивилизации» (Mansfield 79-80).«Цивилизация», конечно, рухнула повсюду вокруг них, и хотя Мэнсфилд восхищался интеллектом книги и сравнивал ее с обновленным романом Джейн Остин, она не могла преодолеть этот очевидный недостаток:
Мы думали, что этот мир исчез навсегда, что невозможно найти в великом океане литературы корабль, не знающий о том, что происходит. А вот Ночь и День, свежий, новый и изысканный, роман в традициях английского романа.В разгар нашего восхищения это заставляет нас чувствовать себя старыми и холодными: мы никогда не думали снова взглянуть на это! (Мэнсфилд 82)
11Но, если сравнивать с приведенной выше цитатой из неподписанного обзора Вульфа, атака Мэнсфилда не попала в цель, хотя и попала в цель, что очень болезненно. Тем не менее, отчасти благодаря резкому обзору Night and Day Вульф восприняла этот толчок в перспективе, которую раньше считала слишком рискованной, и действительно говорила о Великой войне в большинстве своих последующих произведений, но на своих условиях.
12Действительно, мы могли бы сказать, что до того, как это большое изменение отношения к изображению войны в художественной литературе пустило корни, первоначальные взгляды Вульфа полностью совпадали с взглядами философа Людвига Витгенштейна. Витгенштейн был ее современником и другом ее друзей, включая Бертрана («Берти») Рассела, учителя и руководителя Витгенштейна. Его влиятельная работа 1921 года Tractatus Logico-Philosophicus, завершенная после его активного и почетного участия в Первой мировой войне (английский перевод, последовавший в 1922 году), заканчивается одним из самых влиятельных положений философии двадцатого века: «То, о чем мы не можем говорить, мы должен пройти молча »(Витгенштейн 89).Витгенштейн лично испытал войну на русском фронте, служил на стороне австро-венгерской армии. В конце конфликта Витгенштейн оказался в итальянском лагере для военнопленных. По возвращении из него он представил книгу издателю, который не специализировался на философии. По словам ученого и биографа Витгенштейна Рэя Монка, в этой презентации он раскрыл больше о природе своего намерения, чем где-либо еще, объяснив, что сама суть книги — не логика, а этика (Monk pghs.6-8). Учитывая, что Tractatus был полностью составлен во время активной службы Витгенштейна, и что этика лежит в самом его ядре (хотя и не присутствием, а отсутствием), возможно, что его последнее предложение относится также к невозможности действительно говорить о опыт войны. Примерно в то же время Вульф делает подобное наблюдение в своем обзоре, упомянутом выше, и избегает какого-либо существенного упоминания войны в своих работах.
13 Когда это действительно начинает появляться в ее произведениях, когда «толчок в перспективе» наконец преодолевается, война кажется скорее подтекстом, чем то, что вырисовывается в тени и проявляется так, как этика проявляется в Tractatus .В ее последующих романах центральное место занимают не прямые боевые действия, грабежи или взрывы бомб, а последствия и последствия, разрушенные жизни живых и болезненное отсутствие мертвых.
14 Гермиона Ли в своем биографическом шедевре 1996 года Вирджиния Вульф не единственная, кто указывает, что Вульф переживает Первую мировую войну как великий прорыв, что-то, что пробивает середину жизни, и многие из ее книг начиная с 1920-х годов. структурно разделится на две части из-за этой катастрофы (Ли 341-343), хотя и не так, как обычно ожидают от человека, который был свидетелем обретения формы великими событиями и записал многие из них в своих личных сочинениях.Автобиография Леонарда Вульфа усиливает это мнение:
Таким образом, начиная с 1919 года, тема политики и общественных мероприятий должна стать более важной и постоянной в этой автобиографии. Дело не только в том, что я все активнее погружался в них. Мы жили повседневной жизнью и ели хлеб насущный в тени повторяющихся кризисов и катастроф. Когда, наконец, наступил мир в 1918 году, это было, конечно, как разлом в ужасающем небе, который, должно быть, накрыл бедный Ноев ковчег […]. Конечно, мы приветствовали голубку с оливковым листом в клюве. Мы нерешительно, с опаской выставляем несколько флажков и несколько надежд. Почти сразу же упали флаги, засохли оливковые листья, угасли надежды. В период с 1918 по 1939 год можно было бессильно наблюдать за чередой событий, шаг за шагом ведущих к варварству и войне. (Л. Вульф 28, выделено мной )
3 См., Например, «Введение» Доринды Гест к Jacob’s Room , где она утверждает: «Представлено в (…)
15 Отклонение в откровенности начинается для Вирджинии Вульф с Jacob’s Room , опубликованной в 1922 году, где война показана главным образом через отсутствие. В последней части книги его главный герой погиб, и все, что осталось после него, — это его вещи: его комната и пара пустых старых туфель, которые его мать протягивает в руках для осмотра Бонами, друга, который был влюблен в Джейкоба, спрашивая: «Что мне с этим делать, мистер Бонами?» ( Комната Иакова 548).Как было сказано ранее, весь роман напоминает постимпрессионистскую или, точнее, кубистическую картину; нарратив уступает место экспериментам с перспективой; жизнь одного человека представлена и наблюдается глазами других, через вещи, которыми они обладают, и места, которые они посещают. ³ Джейкоб там, но говорит меньше всех персонажей. Если бы мы могли повесить эту книгу на стену и сделать шаг назад, как в случае с картинами, фрагменты слились бы в единое целое.В самом деле, это совокупный эффект романа, когда человек заканчивает последнюю страницу. Таким образом, можно писать даже о военном опыте; здесь был один путь.
16 В ее романе 1925 года Миссис Дэллоуэй война показана через ее последствия, а не через само действие. Контуженный солдат Септимус Смит воплощает свою великую трагедию в чистом костюме, его таскают по Лондону, навещают психиатры, которые постоянно говорят ему, чтобы он продолжал жить своей жизнью, оставив прошлое позади.Но нельзя отказываться от прошлого. Он движется внизу, как раскаленная лава, и резко извергается, сначала при самоубийстве Септимуса, затем снова, когда новость о его смерти достигает Клариссы Дэллоуэй и ее гостей во время ее долгожданной вечеринки. Он также извергается множеством вспышек в течение дня, показывая, что никто не застрахован от его присутствия и что все общество по-прежнему страдает. Септимус страдает от контузии в его крайней форме:
Последний снаряд попал в него.Он равнодушно смотрел, как они взорвались. Когда наступил мир, он был в Милане […]. Теперь, когда все было кончено, перемирие подписано и мертвые похоронены, он, особенно вечером, испытал эти внезапные раскаты страха. Он не мог чувствовать. ( г-жа Дэллоуэй 85-86)
17Но все общество в той или иной степени страдает. Рассмотрим сцену, когда на улице загорелся автомобиль: Кларисса разговаривает с цветочником, и обе женщины поражены выстрелом из пистолета (13–14).Воспоминания о военных взрывах так свежи даже через пять лет после их окончания, даже для двух женщин, которые никогда не были на поле боя. Они и все остальные за пределами магазина замирают от дискомфорта, который только после того, как они заметят машину, переходит в любопытство. То же самое происходит во время сцены с самолетом, когда все персонажи внезапно настораживаются и смотрят вверх (20) в кратковременном оцепенении, прежде чем они понимают, что самолет пишет рекламу сладостей.
18 Однако война принесла и некоторые положительные изменения.Питер Уолш, один из главных героев романа (только что вернувшийся после многих лет службы в Индии), размышляет о том, как до войны было невообразимо увидеть статью о туалетах в серьезном еженедельнике, который сейчас можно увидеть, или девушки красили губы в общественных местах, или молодые женщины и мужчины открыто разговаривали перед женщинами-матерями (как будто их вообще не было), и что теперь женщины с большей вероятностью выходили замуж позже и в соответствии со своими собственными желаниями ( Mrs Дэллоуэй 71).
19 Похожая дихотомия представлена и в следующем романе Вульф, К маяку, , состоящему из трех частей, самая короткая из которых «Проходит время» — одно из ее самых сильных произведений в целом.На его двадцати страницах сжато целое десятилетие, включая все годы войны, в то время как величайшие личные события в жизни персонажей, такие как браки, смерти и отчаяние, даны в виде строк из нескольких слов в квадратных скобках. . Сама война показана через подробное описание ветхого дома, заброшенного на долгие годы из-за этой катастрофы. Две вставки в скобках в середине этой части предлагают нам примеры прямого воздействия войны: «[Разорвался снаряд.Двадцать или тридцать молодых людей были взорваны во Франции, в том числе Эндрю Рамзи, чья смерть, к счастью, была мгновенной.] »Это резко и внезапно вступает в противоречие со спокойным описанием внутренней части дома и тишиной знакомых предметов. Затем следует «[Мистер Кармайкл той весной издал сборник стихов, имевший неожиданный успех. Люди говорили, что война возродила их интерес к поэзии.] »( To the Lighthouse 150, 151). Здесь просматриваются положительные последствия войны: книги стихов становятся еще более ценными во время войны.В своих последних лекциях о Рейте на BBC, после представления многих негативных аспектов войны, известный историк Маргарет Макмиллан также рассматривает наше противоречивое отношение к ней:
Почему мы восхищаемся войной, почему мы боимся, что это, конечно, очень сложный вопрос, но я думаю, что восхищение заключается в том факте, что мы находим в войне качества, которые не всегда находим в гражданской жизни. Мы находим людей, готовых пожертвовать собой, готовых умереть за идеалы или готовых умереть за других; и хотя мы можем неодобрительно относиться к целям войны и ее объектам, иногда мы действительно находим качества, которые демонстрирует война, достойными восхищения.(Macmillan 3-4)
4 Недавний пример войны в Боснии и Герцеговине в 1990-х годах является показательным: во время (…)
20 Для большинства людей во время войны культура и искусство становятся способом отвлечься от уродства вокруг них, а также тем, за что стоит бороться, чем-то, что нужно защищать всеми средствами. ⁴
21 К маяку и Комната Джейкоба Тэмми Клевелл считает особенно хорошими примерами отказа оплакивать умерших ожидаемым образом и дать читателю то катарсическое утешение, которое традиционно получалось от произведения искусства.Зияющие боевые раны обнажены, но нет дружеского похлопывания Вульфа по плечу, который сказал бы читателю, что все будет в порядке:
Переосмысление траура Вульфом было вызвано катастрофическими травмами Первой мировой войны. В своих упорных усилиях противостоять наследию войны Вульф неоднократно стремилась не залечивать военные раны, а держать их открытыми. Некоторые из самых безутешных образов в ее художественных […] произведениях свидетельствуют об отказе Вульф участвовать в процессе, направленном на «преодоление» отчаяния и горя.(Кливелл 198-99)
22Действительно, Клюэлл продолжает показывать, как радикальный прорыв Вульфа повлияет на более поздних художников, которые при создании мемориалов, от памятников жертвам войны во Вьетнаме до жертв СПИДа, искали «памятные формы, предназначенные для того, чтобы спровоцировать и причинить боль, а не утешить и лечить »(199). Если в романах Вульфа присутствует церемония, то она показана скорее как ограничение, что-то подавляющее и во многих смыслах жалкое.Между напряжением жизни и смертельными потрясениями нет буферной зоны. Мистер Рамзи, мужчина, полностью зависящий от женщин как метафорических эмоциональных костылей, остался с пустыми руками, без поддержки и без поддержки, с вытянутыми руками, как самый яркий образ внезапной кончины миссис Рамзи ( To the Lighthouse 149).
23 В эпизоде «Вирджиния Вульф: жизнь писателя » Линдалл Гордон предполагает, что жизнь Вульф была отмечена тем, что на протяжении десятилетий она брала на себя различные роли, последнее из которых было отмечено ее ролью общественного интеллектуала.В 1930-х годах новая дружба Вульф и ее переписка с дамой Этель Смит, известным английским композитором, суфражисткой и мемуаристкой, которой к тому времени исполнилось семьдесят, сыграли важную роль. Именно Смит «вызвал борца, реформатора в Вирджинии» (Gordon 249, 255), так что «после почти целой жизни личных, элегических работ, написанных для небольшого круга, она искала публичный голос, чтобы обратиться к национальная публика »(252). Это не совсем правильно, учитывая успех «журналистики» Вульф и особенно ее эссе размером с книгу A Room of One’s (1929), для которого Леонард Вульф сообщает, что «в первые шесть месяцев […] [it] продано 12443 экземпляра в Англии и 10926 в Америке »(Л. Вульф 144). Это вряд ли можно квалифицировать как «написанное для малого круга» даже по сегодняшним меркам. Тем не менее, мнение Гордон звучит правдоподобно в том смысле, что Вульф действительно становится более громким и откровенно политическим в своих поздних работах. В самом деле, ее предпоследний роман, Годы , озабоченный временем и самими годами, наконец, предлагает своим читателям непосредственный опыт войны: не в воспоминаниях (как у Септимуса Смита), ни через отсутствие (как у Джейкоба). не с внезапной остановкой (как в случае с рассказчиком «Знака на стене»), ни с распадом брошенных предметов и короткими взрывами в скобках (как в To the Lighthouse ), а в «реальном времени».
24Главы Годы — это конкретные годы из жизни и времени большой семьи, каждая из которых открывается с видом на Лондон с высоты птичьего полета, война представлена сценой воздушного налета в 1917 году с лондонцами. бежит в поисках убежища и проводит время в подвалах и в подполье, а также с другим из 1918 года, когда бывшая домашняя прислуга, теперь в возрасте и озабоченная личной несправедливостью, проистекающей из ее социального положения и типа занятости, подслушивает, что война закончилась, пока ждала в очереди.В апреле 1937 года, отвечая на похвалу и критику своего друга Стивена Спендера, писателя молодого поколения, по поводу этого романа, не содержащего прямых отрывков о боях Первой мировой войны, она объясняет, почему не включила их:
Я не могла ввести Фронт, как вы говорите, отчасти потому, что сражаться не в моем опыте, как в женщине; отчасти потому, что считаю действие вообще нереальным. То, что мы делаем в темноте, более реально: то, что мы делаем, потому что люди смотрят на нас, кажется мне театральным, мальчишеским; Однако я не выразил этого, и я осмелюсь предположить, что разница в сексе дает другое мнение.Какой правильный? Бог знает. ( буквы VI 122, написание как в оригинале )
25Публичное проявление эмоций для Вульф всегда сдерживается тем, чего, как известно, ожидают от них другие; это театрально, нереально. А публика, чаще всего церемонная, ритуализированная и мужская, она отказывается отмечать войну таким образом. Она хочет показать последствия войны, но на своих условиях, а не в соответствии с мужскими ожиданиями.В самом деле, она открыто заявит об этих эффектах в своем эссе Три гинеи размером с книгу, некоторые из которых сначала составляли эссеистические разделы между главами прозаической работы в незавершенной работе, которые будут называться Годы , но которые она в конце концов решаю не учиться.
26 Прежде чем мы перейдем к Три гинеи , я хотел бы еще раз вернуться к предположению Гордона о большем интересе Вульф к тому, чтобы стать общественным деятелем в 1930-х годах, поскольку оно проливает свет на различие между отношением Вульф к своей художественной и научной литературе.Художественная литература, как я показал выше, позволяла Вульф выражать свои сильные политические взгляды образно, в сдержанной манере, часто впутываясь в сложную внутреннюю реальность ее персонажей. Конечно, выражать непопулярное мнение в художественной литературе безопаснее, но это также и сложнее, поскольку всегда есть опасность опошлить материю и тем самым испортить художественную литературу. Эта странная позиция привела, например, к тому, что серия The Years была отмечена некоторыми критиками как успех не по той причине.Реакция Вульфа на благоприятный обзор Times Literary Supplement (TLS) подтверждает это: «TLS говорил так, как будто это была просто песня смерти среднего класса: серия изысканных впечатлений» ( Diary V 69). В самом деле, она начинает ту же дневниковую запись в восторге от того, что Observer показал наиболее удовлетворительное прочтение книги, и противопоставляет это провалу обзора TLS . Видение, которое не удалось уловить TLS , явно заключалось в ее сильном акценте на нынешних трудностях профессиональной, сексуальной и частной жизни женщин, которые были прямым следствием многовекового воспитания женщин по-разному и не позволяющего им полноценно участвовать в общественной сфере. .Одной из причин этого, должно быть, был тот факт, что Годы , когда-то лишенные своих откровенно политических эссеистических частей, казались скорее покорными, чем они были на самом деле. В конце концов, это был ее единственный бестселлер за всю ее жизнь. Однако смелость, которую потребовалось бы, чтобы искренне рассказать об этих трудностях в научно-популярной литературе, лучше всего можно понять, взглянув на момент зарождения этой смелости. И Гордон, и позже Гермиона Ли подчеркивают важность выступления Вульф вместе с Этель Смит в январе 1931 года перед Лондонским и Национальным обществом по делам женщин, и оба цитируют отмененный отрывок, чтобы проиллюстрировать это.Этот доклад впервые вызвал идею того эссе-романа Паргитеры , который в конечном итоге превратился в Годы и Три Гинеи . В своих заметках к докладу Вульф очень откровенно пишет:
Я считаю, что вам не составит труда зарабатывать деньги журналистикой. Но я думаю, вам будет крайне сложно сказать, что вы думаете, и заработать деньги. Например, о войне. Если бы я сейчас рецензировал книги, я бы сказал, что это был глупый, жестокий, ненавистный, идиотский, пустяковый, неблагородный и подлый показ.Я бы сказал, что мне до смерти надоели военные книги. Я ненавижу мужскую точку зрения. Мне наскучили его героизм, добродетель и честь. Я думаю, лучшее, что могут сделать эти мужчины, — это больше не говорить о себе.
Конечно, ничего из этого не будет напечатано. ( Паргитерс 164)
27Действительно, это не только не было напечатано, но и не было сказано.Весь отрывок был опущен, и выступление, которое в итоге прозвучало, хотя и было относительно подстрекательским, было более мягким, в то время как версия, напечатанная как эссе «Профессии для женщин», была даже в большей степени. Вульф потребовалось еще несколько лет борьбы с проблемами, прежде чем она осмелится использовать свою научную литературу в качестве средства для растущего разочарования в обществе, как оно есть. В течение следующих шести лет она будет собирать вырезки из газет, которые в конечном итоге станут частью аргументации в книге Three Guineas , опубликованной в 1938 году, хотя, как она сама сказала еще в феврале 1932 года, у нее было «достаточно порошка, чтобы взорвать собор Святого Павла». »(Ли 641).
28 Три гинеи начинается с вопроса, который рассказчик получает в письме от друга мужского пола, который спрашивает: «Как, по вашему мнению, мы должны предотвратить войну?» ( Three Guineas 7) Это находит отклик у рассказчика и побуждает ее к поиску ответа. По крайней мере, именно так Вульф создает сцену в этом литературном эссе, посвященном в первую очередь войне и ее (неизбежности) неизбежности. Таким образом, это эссе отличается от всего остального в произведении Вульф и знаменует собой существенный отход от ее прежнего отношения к войне, рассматривая ее как центральный предмет прямого исследования.Значение вопроса как искры невозможно переоценить. Незадолго до своего заключительного заявления в Tractatus Витгенштейн делает еще одно важное предложение, которое стоит изучить в связи с литературным проектом Вульфа: «Когда ответ не может быть описан словами, то и вопрос не может быть сформулирован словами. Загадки не существует. Если вопрос вообще можно сформулировать, на него также можно ответить возможных »(Витгенштейн 88, курсив в оригинале ).Уловив это почти инстинктивно, Вульф продолжает давать свой собственный ответ на вопрос, заданный ей ее другом-мужчиной, и она делает это, задавая, возможно, еще более важный вопрос: «Зачем сражаться?». Центральное присутствие войны (обсуждение эмоционально заряженных фотографий, присланных со времен гражданской войны в Испании), таким образом, вскоре уступает место исследованию причин войны, которые лежат в повседневной агрессивности, кажущейся безобидной конкуренции и чрезмерном внимании (мужской) широкой публики. на материальную выгоду, а также резкое негодование по поводу обеих крайностей гендерного спектра из-за различий в образовании, возможностях работы, экономической зависимости и участии в общественной жизни.Приведем простой пример несоответствия между инвестициями в мир и инвестициями в войну, проанализировав годовой бюджет крупнейшей довоенной женской организации Женский общественно-политический союз — WSPU (42000 фунтов стерлингов), озабоченный, среди прочего, мира, Вульф спрашивает: «Сколько мира можно купить за 42 000 фунтов стерлингов в год в настоящий момент, когда мы ежегодно тратим 300 000 000 фунтов стерлингов на вооружения?» ( Три гинеи , 82). В самом деле, хотя большинство других ее работ тонкие и косвенные, Три Гинеи без извинений попадает в самую точку, аргументируя это корнями явления, разрушая социальные структуры, которые вызывают сильные эмоции, которые толкают людей. особенно мужчины, чтобы драться.Вульф обсуждает все: от университетов и их щедрых средств, доступных исключительно мужчинам (даже в то время, когда Вульф писал книгу), несоответствия между неоплачиваемой работой по дому и оплачиваемой церковной работой или сокрушительной тяжестью предъявляемых требований эмоциональной поддержки. на плечах дочерей их собственные отцы. Это момент, который, возможно, только в наше время можно оценить достаточно серьезно и уделить должное внимание, во многом благодаря успехам безудержной атаки феминисток второй волны на различные аспекты эмоционального труда.Здесь каждый взрывной вывод подкреплен фактическими доказательствами из источников, доступных женщине-интеллектуалу своего времени и социального положения («дочь образованного мужчины», как она называет адресный класс), то есть биографических и автобиографических работ от общественности. библиотеки и ее частное собрание, а также вырезки из недавней ежедневной прессы — сам по себе пункт, который подчеркивает истощающую нехватку ресурсов для женщин-интеллектуалов в 1937 году.
29 Это изменение от нежелания брать на себя непосредственность войны, то есть от войны как невыразимого подтекста с начала ее карьеры писательницы, к превращению войны в центральный вопрос очень длинного эссе, посвященного ее завершению, — это значительный. Это также показывает важность вопросов для интеллектуального исследования, поскольку вопрос, однажды сформулированный, дает возможных ответов. Однако суть ответа Вульфа после всех представленных аргументов странным образом противоречит любым ожиданиям.Годы, предшествовавшие 1938 году, когда были опубликованы Три Гинеи , стали свидетелями второй европейской гонки вооружений, с одной стороны, и бесчисленных переговоров, встреч, петиций и публикаций о том, действительно ли новая милитаризация общества неизбежна и необходима на Другие. Ее дневниковые записи и письма полны упоминаний о подобных публичных собраниях как в ее собственном доме (Леонард Вульф был политически активен на протяжении всей их супружеской жизни), так и в целом. Против них Вульф предлагает дальновидное решение своего «Общества аутсайдеров», в котором цель состоит не в том, чтобы женщины подражали мужчинам, чтобы избежать войны, а в том, что с их собственной позиции в этот момент они могут делать другие вещи, которые могли бы иметь тот же совокупный эффект, что и у мужчин, подписывающих петиции и посещающих собрания и дискуссии против этого:
Мы разные, как показывают факты, и в сексе, и в образовании.И именно из-за этого различия, как мы уже сказали, может прийти наша помощь, если мы сможем помочь, защитить свободу, предотвратить войну. ( Три гинеи 188)
30Это она иллюстрирует нынешними практиками, хотя сомнительно, насколько они реалистичны, учитывая, что общества меняются очень медленно. Ссылаясь на три примера из недавних газетных статей — мэр города, которая сказала, что не станет даже штопать носок для военных действий, член Совета по образованию, который отказался разрешить школьницам заниматься спортом ради соревнований. и награды, и настаивали на том, чтобы они играли в нее для удовольствия и любви, и, наконец, новости о том, что все меньше и меньше молодых женщин посещают церковные службы — Вульф утверждает, что Общество аутсайдеров уже существует, и что эти три случая показывают только наиболее публично видимая часть этого присутствия, в то время как в частном порядке должны проводиться всевозможные эксперименты (210–217).Как ни злобно звучит эта книга, в ее основе лежит непоколебимый пацифизм Вульфа. Рассматривая последствия эмоциональной незащищенности мужчин и негодования женщин за неравное и несправедливое обращение, Вульф предлагает альтернативу, но ту, которую трудно проглотить, поскольку ее решения кажутся достаточно легкими, многовековыми несправедливостями и ударом по обществу. организовано в тот момент, что подразумевается, не являются. Гермиона Ли приносит нам карикатуру, опубликованную 25 июня 1938 года в Time and Tide , которая показывает реакцию рецензента на книгу.Тело Вульфа и непропорционально большая голова вырисовываются над фигурами четырех критиков-мужчин, все в два раза меньше ее, поднимают перед ней шляпы, восхваляя ее «положение в литературе» и жестикулируя руками, показывая, что они взяли на себя задачу обзора. она очень серьезно, одновременно наступая на ее книгу, стремясь уничтожить ее, потому что они находят ее «отвратительной» (Ли 710).
31Идея Общества аутсайдеров была во многих отношениях пределом видения Вулфа предотвращения войны и достижения мира в то время, настаивая на характерной раздельности полов.Но хотя это может показаться эссенциалистским, не следует забывать, что Вульф задумал Три Гинеи как продолжение своего другого, получившего высокую оценку книжного эссе A Room of One’s Own . В то время как предыдущее эссе отстаивает андрогинность ума, продолжение настаивает на половых различиях. Мы знаем из других работ Вульф, таких как Orlando , а также из нетрадиционных и часто новаторских жизней ее и ее друзей (с точки зрения профессий, браков, сексуальной свободы, дружбы и т. Д.)), что такая жесткая позиция по поводу разделения полов не может быть ее окончательной точкой зрения. За десять лет до того, как она напишет, например:
Полы различны, но они смешиваются. В каждом человеческом существе имеет место колебание от одного пола к другому, и часто только одежда сохраняет мужское или женское сходство, в то время как нижний пол является полной противоположностью тому, что находится наверху. ( Орландо 133)
32 Этот вывод делается в книге после того, как Орландо проснулся, превратился в женщину и столкнулся с несколькими проблемами только потому, что он все еще ведет себя так же, как и всегда, но общество больше не воспринимает его так же.Поэтому я утверждаю, что причина того, что Вульф настаивает на разделении полов в ее работе 1938 года, заключалась не в ее убеждении в том, что у полов есть некоторые непримиримые различия от рождения, а в том, что общество подчеркнуло несколько незначительных различий и изобрело гораздо больше, чтобы для сохранения властных структур статус-кво (особенно патриархата и капитализма). Именно эти силовые структуры нынешнего момента атаковал Вульф вместе с последствиями их существования. Три гинеи нельзя вырывать из контекста, потому что все в нем указывает на его настоящее, включая большое количество процитированных в нем вырезок из прессы. Непосредственный и неотложный вопрос: «Как, по вашему мнению, мы можем предотвратить войну?» Таким образом, был дан немедленный и срочный ответ, имея в виду, что гражданская война в Испании уже бушевала и усугублялась днем, а также что следующая большая война была на пороге. Джулиан Белл, ее племянник, который ездил на машине скорой помощи в рамках международной войны в Испании, умер в июле того же года. Вульф говорил о нем и Испании со многими своими друзьями, коллегами и товарищами, отметив 13 октября 1937 года, что: « Сейчас все намного опаснее.«Скорая помощь» почти так же опасна, как и армия […] Он сказал, что худшие бои еще впереди »( Дневник V 114). Таким образом, в Three Guineas основное внимание уделялось не представлению видения идеального общества, в котором различия не имели бы никакого значения, а справедливость и свобода господствовали бы безраздельно, а работе с тем, что на самом деле могло предложить настоящее.
33Вулф приводит три примера необычных вещей, которые некоторые женщины делали или говорили, простые, но радикальные, которые служат возможным решением для войны в тот момент.Учитывая, насколько масштабным будет участие женщин во Второй мировой войне, нельзя сказать, что Вульф был неправ. Миллионы женщин, которые работали на фабриках после того, как способных мужчин были отправлены на фронт, которые производили оружие, которое в противном случае не могло бы быть сделано, поскольку мужчины были слишком заняты боевыми действиями, которые производили еду и одежду, в которых нуждались армии, и, наконец, , которые действительно получили шанс сражаться бок о бок с мужчинами, а не только лечить их раны (например, книга Светланы Алексиевич «Неженское лицо войны » — кладезь историй жизни многих из этих женщин), все они имели бы имели бы существенное значение, если бы они сделали то, что предлагал Вульф в Три Гинеи .Предлагаемые действия были достаточно простыми: ничего не делать для военных действий, отказываться от соревнований и выполнять работу только для удовольствия, и отказываться от понтификаций, не посещая религиозные службы. Неужели мы потеряли возможность для могущественного Общества аутсайдеров, когда женщинам было разрешено сражаться во Второй мировой войне? Это важный вопрос, но попытка ответить на него потребует совершенно другой статьи. Возможность задавать вопросы и отвечать на них скоро закончится для Вульф.
34 Вульф закончила свою жизнь в марте 1941 года, так и не увидев огромного участия женщин во Второй мировой войне. В отличие от Витгенштейна, она не дожила до того, чтобы пережить эту войну и, возможно, изменить свое мнение по любому из основных пунктов или даже увидеть, как ее собственные взгляды развиваются из взглядов, содержащихся в ее последних эссе. История предоставит Витгенштейну достаточно времени, чтобы вернуться к тому, что он написал в Tractatus , и опровергнуть «многие из центральных положений книги […] разработав вместо них ряд новых философских идей »(Grayling 12). Но смерть Вульф не была бы концом ее видения. В последний год своей жизни она опубликовала несколько важных научных работ, которые продолжают смелый тон ее работ конца 1930-х годов. Среди них эссе «Мысли о мире во время воздушного налета» заслуживает наибольшего внимания в отношении этой статьи, поскольку как открытая атака на «подсознательный гитлеризм, сдерживающий […] желание агрессии; желание доминировать и порабощать »(« Мысли о мире во время воздушного налета »243) оно немного сдвигается с ее позиции в Три Гинеи .Поразительный образ пилота летящего впереди военного самолета, заключенного в плен своей машиной, соотносится с изображением женщин, стоящих в плену у пылающей витрины внизу; «Наряженные женщины; женщины с малиновыми губами и малиновыми ногтями. Они рабы, которые пытаются поработить »(243). Здесь Вульф винит в состоянии войны как женщин, так и мужчин. Против этого желания, которое порождает рабов и хозяев, она находит решение в добрых делах и «умственной борьбе», ссылаясь на Уильяма Блейка. «Психическая борьба», — пишет она, — «означает думать против течения, а не с ним» (243).За несколько месяцев до публикации эссе она записывает в своем дневнике: «Меня осенила мысль: армия — это тело, а я — мозг. Мышление — это моя борьба »( Дневник V 285). Аргументируя теперь, что инстинкт разжигания войны у мужчин нужно не просто критиковать, а в первую очередь понимать, она предполагает, что есть , чем женщины могут помочь, в конце концов:
Мы должны помочь молодым англичанам искоренить в себе любовь к медалям и орденам.Мы должны создать более достойную деятельность для тех, кто пытается победить в себе свой боевой инстинкт, свой подсознательный гитлеризм. Мы должны компенсировать человеку потерю пистолета. […] Мы должны дать ему доступ к творческим чувствам. Мы должны сделать счастье. Мы должны освободить его от машины. Мы должны вывести его на открытый воздух. Но что толку освобождать молодого англичанина, если молодой немец и молодой итальянец остаются рабами? («Мысли о мире в авианалете» 244-245)
35 На примере немецкого пилота, самолет которого недавно был сбит и который приземлился в поле, Вульф показывает возможность более общих изменений.Этот человек сказал найденным английским крестьянам: «Как я рад, что драка окончена». Тогда англичанин дал ему сигарету, и англичанка приготовила ему чашку чая »(245). Эти простые добрые поступки и свобода мужчин публично выражать свои эмоции могут оказаться плодотворными, утверждает Вульф. «Падающая башня», еще одно важное эссе, опубликованное ею в последний год своей жизни, завершается вызывающими размышлениями о «Следующем поколении — будет следующее поколение, несмотря на эту войну и все, что она принесет» (274), прося читателя присоединиться к ней в представлении будущего развития английской поэзии — веря, возможно, больше, чем во что-либо еще, и несмотря на все трудности, в выживание культуры.
36 Ее последний роман, написанный на пороге Второй мировой войны и в ее горькие первые годы, сознательно происходит летом года перед годом войны. В нем различия снова уступают место стремлению к единству. Это был сознательный отход от вопросов войны и вещей, которые разделяют. Если Три Гинеи и Годы вместе представляют общество, страдающее разделением между полами, которое виновато в продолжении войны и других недовольствах, Между деяниями пытается показать то, что нас объединяет:
Он сказал, она имела в виду, что мы все действуем.Да, но чью игру? […] Или, может быть, она имела в виду именно это? […] что если мы не поспешим с выводами, если вы думаете, и я думаю, что, возможно, однажды, думая иначе, мы будем думать так же? ( Между деяниями 179-180)
37Действительно, это не какая-то универсальная, а небольшая английская деревенская община (очень похожая на деревню Родмелл, в которой Вулфы прожили последние два десятилетия своей супружеской жизни), но роман показывает нам, что единство покоится на универсальном представить человеческие и культурные феномены: музыку, поэзию и юмор; о жизни с другими людьми вокруг нас и общении с самыми разными людьми; и о новых способах соотнесения прошлого с настоящим.
Бог Д-мн Америка? — Сочный экуменизм
Кажется, что другая эпоха, но в 2008 году стало большой новостью, когда появились старые видеозаписи проповедей бывшего пастора Обамы Джереми Райта, в которых чикагский проповедник нараспев произнес: «Не Бог благословит Америку, но, черт возьми, Америку!»
Тогда шокирует, но проклятие Америки с тех пор стало более религиозно условным. Недавнее сообщение Sojourners , интонация:
Таково состояние нашей «христианской» нации: наше правительство не работает, и когда оно работает, то от имени гигантских корпораций и влиятельных лоббистов.Избранные должностные лица открыто проявляют расизм, сексизм и ксенофобию — без последствий. Полиция продолжает убивать цветных людей, а тюрьмы превратились в модернизированную форму рабства. Военные погрязли в бесконечном насилии по всему миру, участвуя в войнах, выходящих далеко за рамки интересов наших граждан, и подрядчики оборонной промышленности получают прибыль. Учителям недоплачивают, школам мало, а учащимся недоедают, но наш президент хочет потратить миллиарды на стену, за которую он обещал нашей стране никогда не платить.
Продолжается:
Американское христианство привело нас к этому моменту. Он проповедовал национализм и освящал американский империализм, продвигая «Явную судьбу», установленную Богом. Евангелие процветания крестило капиталистическую жадность, его проповедники поносили бедных, а его богословы манипулировали Священными Писаниями, чтобы рационализировать глобальный колониализм.
А это:
Если вы не можете бороться с этими деструктивными формами «христианства», бегите.Бегите из загруженных людьми зданий, излучающих сексизм, избегайте культовой партизанской риторики, извергающей расизм и разжигающей ксенофобию, и освобождайтесь от фанатичных сообществ, исповедующих ненависть. Если христианство предпочло бы построить стену для исключения мигрантов и лиц, ищущих убежища, вместо того, чтобы с любовью принимать их, бросьте ее и не оглядывайтесь назад. Если христианские лидеры скорее депортируют своих соседей, чем великодушно примут их, не имейте к ним никакого отношения.
Этот момент о приеме иммигрантов сбивает с толку.Если Америка действительно представляет собой этот продолжающийся концентрационный лагерь системной несправедливости, то, несомненно, христианский долг требует предостеречь всех иммигрантов, которые направляются сюда с заблуждением, что Америка предлагает лучшую жизнь. Если Америка настолько безнадежно коррумпирована, то верным христианам следует организовывать караваны и флотилии для бегства из Америки. Давайте поищем эту поддержку в будущей колонке Sojourners !
Конечно, есть и правая христианская версия этой перспективы «проклятая Америка».Когда я недавно писал в блоге о частом историческом почтении русского православия к русской тирании, многие пророссийские твитеры завалили меня образами американского упадка с упором на нынешнюю причуду трансгендеров. Они оставили впечатление, что средний американец — трансвестит, в отличие от Святой Руси, где режим сажает в тюрьмы, пытает и убивает своих предполагаемых врагов, в то время как государственная церковь молчит или поддерживает.
Другие консервативные христиане в Америке, хотя и не пророссийские, убеждены, что Америка морально распущена.И Америка. Таковы все земные народы. Так было всегда. Дьявол с самого начала бродил, как рыкающий лев. Но Божье искупление также действует, и оно преобладает. Выделять на первый план пороки человечества, игнорируя или сводя к минимуму гораздо более могущественные божественные добрые дела, само по себе прискорбно и близоруко греховно.
Многие христиане и другие справедливо возмущены недавним законодательством в Нью-Йорке и аналогичными усилиями повсюду, чтобы подтвердить аборты на поздних сроках. С такой дегуманизацией нужно бороться.Но мы также должны быть благодарны за то, что количество абортов в Америке и во всем мире падает, а количество абортов в Северной Америке — одно из самых низких в мире.
Аналогичным образом, в Америке много внимания уделяется расизму, в том числе политики Вирджинии, которые десятилетия назад носили блэкфейс или одобряли тех, кто так делал. К сожалению, расизм и племенные предрассудки заражали человечество на протяжении тысячелетий. Несмотря на все сегодняшние проблемы, современное общество, особенно в Америке, является более навязчивым эгалитарным и антирасистским, чем любое другое общество в истории, и мы должны праздновать это.Это требование расового равенства основано на необыкновенном библейском утверждении, что все в равной степени несут образ Бога.
Эта оценка человечества как носителей образа Бога мотивирует неизмеримые непрерывные улучшения в глобальном материальном благосостоянии человечества. Кардинал Долан и пастор Сэмюэл Родригес с благодарностью написали четверг:
Мы будем радоваться, потому что наш народ способствует достижению замечательно хороших новостей. За последние три десятилетия Америка помогла вдвое сократить масштабы крайней бедности во всем мире.2,6 миллиарда человек получили доступ к более безопасной питьевой воде. Другие меры, такие как программы вакцинации и улучшение питания, помогли снизить смертность детей в возрасте до пяти лет во всем мире более чем наполовину, что является историческим минимумом. Бедствия и кризисы могут попадать в новости, но за этими заголовками живет самое здоровое поколение детей в истории человечества.
Воистину радуйтесь и благодарите Бога за то, что миллионы детей, которые когда-то постоянно умирали, теперь живы. В нашем падшем мире мы должны выявить несправедливость и бороться с ней, ценив при этом непрекращающуюся работу Бога среди нас, которая не будет завершена до времени, известного только Ему.Он не желает проклинать какую-либо нацию, и мы молимся, чтобы Он благословил Америку и все народы.
Показать комментарии Показать теги
Мы не проклятая христианская нация
Большинство американцев, приветствующих флаг в этот День независимости, росли, будучи приученными к тому, что нация, для которой стоит этот флаг, является конституционной демократией. Как выразился Линкольн, Соединенные Штаты были задуманы на свободе и были посвящены утверждению, что все люди созданы равными. Но у значительного числа ваших сограждан совсем другое видение, когда они поднимают флаг.Их воспитывали с верой — или теперь они уже убедились, — что наши отцы-основатели дали нам то, что они называют «христианской нацией».
4 июля 2013 года мы живем в стране, где наши сограждане обладают поразительным разнообразием религиозных убеждений (и неверия), и большинство из них не представляют никакой угрозы для нашей демократии. Но одна влиятельная разновидность христианского фундаментализма, которая громче всех настаивает на том, что мы «христианская нация», имеет глубоко теократическое видение Америки.Поэтому, если вы хотите принять участие в небольшом, но значимом патриотическом акте в этот День независимости, вы можете узнать, что означает движение «Христианская нация» и как могла бы выглядеть наша страна, если бы видение «христианской нации» было осуществленный.
Заманчиво думать, что те, кто называет Америку «христианской нацией», просто имеют в виду, что христианство исторически было религией большинства и основой многих элементов нашей национальной культуры, что, конечно, верно.Но это , а не , что они имеют в виду. Евангелические проповедники и консервативные политики, призывающие Америку быть «христианской нацией», имеют в виду совсем другое: страну, пользующуюся особой благосклонностью иудео-христианского Бога, основанную для создания «Божественного Царства» в новом мире и предназначенную, как сияющую, Пуритане представляли себе «город на холме» как справедливую и благочестивую землю, посвященную привлечению всех народов мира к искупительной вести Иисуса. И некоторые из них считают, что осознание этой судьбы является условием Второго пришествия Христа.
В «христианской нации», которую представляют себе американцы, христианство занимает исключительно привилегированное правовое и политическое положение; отделение церкви от государства — анафема. Христианские псевдоисторики, такие как Дэвид Бартон, вместе с фундаменталистами-правоведами, тысячами преподавателей домашнего обучения и многими христианскими радиовещательными организациями неустанно продвигают идею о том, что разделение церкви и государства — это «миф», придуманный либеральными элитами, чтобы отвлечь Америку от осознания этого. его истинная судьба — «Царства Божьего», где Библия является высшим законом страны, а наши политические лидеры разговаривают с Богом и рассказывают остальным, что Он говорит.
Миллионы евангелистов-нефундаменталистов все чаще подвергаются бомбардировке фундаменталистским посланием о том, что архитекторы нашей Конституции действительно намеревались породить такого рода «христианскую нацию», послание, которое обычно подтверждается весьма избирательными цитатами из «отцов-основателей». Это сообщение явно не соответствует действительности. В нашей Конституции нет ни единого упоминания о Боге. Вместо этого великим нововведением наших отцов-основателей было упразднение системы Старого Света, в которой отклонения от религиозных убеждений государства или монарха не допускались.Отвергнув эту модель, основатели дали нам светскую республику, в которой религиозные меньшинства пользуются гарантиями свободы вероисповедания, совести и слова.
Несмотря на очевидную ошибочность, ревизионистская история «христианской нации» существенно повлияла на отношение американцев. Недавнее свидетельство ее успеха включает опрос YouGov, проведенный в апреле, который показал, что 34% американцев были за — и 20% — за то, чтобы сделать христианство официальной религией в их государстве.Вы прочитали правильно: 34% за утверждение христианства в качестве государственной религии.
Эти цифры меня не удивили. В ходе исследования моего романа « христианская нация » — произведения спекулятивной фантастики, в котором Маккейн / Пэйлин выигрывают президентские выборы в 2008 году, а Сара Пэйлин становится президентом после смерти Маккейна в 2009 году — я узнал, что база поддержки религиозных правых остается удивительно устойчивый, практически не подверженный взлетам и падениям национальной политики.На протяжении более десяти лет опросы неизменно сообщают, что 30-40% наших сограждан называют себя «рожденными свыше» или «евангелистами» и сообщают о своей убежденности в том, что вся Библия буквально истинна и что библейские пророчества содержат конкретная последовательность событий конца времен, которые могут произойти в течение их жизни. Их лидеры контролируют как обширное христианское вещательное движение, так и большую часть Республиканской партии на уровне участков и штатов. По оценке Pew Forum on Religion on Religion and Public Life, группы, представляющие этих граждан, тратят около 390 миллионов долларов каждый год на лоббирование правительства, чтобы навязать свою религиозную повестку дня остальным из нас, приводя оруэлловский аргумент о том, что их собственная религиозная свобода требует остальным из нас жить в соответствии с требованиями своих религиозных убеждений.Этот вид христианского фундаментализма не исчезает, и, несмотря на недавние успехи движения за равенство в браке, в огромных частях страны они выигрывают «культурную войну», в которой они вели 30 лет.
Хотя дискуссия о «культурной войне» сосредоточена вокруг абортов, контрацепции, прав геев, школьной молитвы, креационизма и того, что часто называют «социальными вопросами», основная повестка дня христианского фундаменталистского движения носит политический характер.
Добавить комментарий Отменить ответ
Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *
Комментарий *
Имя *
Email *
Сайт

Навигация по записям
Previous post: Меняем подшипник задней ступицы: Замена заднего ступичного подшипника ВАЗ 2114 своими руками
Next post: Где на дороге стоят девочки: Сколько стоят девочки на трассе

Запасные части и аксессуары для автомобилей ФОРД

Богом проклятая страна россия: Моя родина — прОклятая БОГОМ страна!? — Блоги — Эхо Москвы, 17.02.2016

Россия — страна проклятых углеводородов

Русские женщины — Некрасов. Полный текст стихотворения — Русские женщины

По ту сторону греха

15 свежих фильмов, от которых станет по-настоящему страшно — Что посмотреть

Вопросы проклятые и новые – Weekend – Коммерсантъ

«Не плачь, лети», режиссер Клаудиа Льоса

«Тимбукту», режиссер Абдурахман Сиссако

«Крестный путь», режиссер Дитрих Брюггеман

«Собачье поле», режиссер Лех Маевский

«Баран», режиссер Марианн Пистон, Жиль Дероо

Эх, хорошо в стране советской жить? (Страна Советов 1930-1950-х годов: мифы и реальность)

Глава 1. «Горькая память, словно сторож у дверей истории…»

Глава 3. Советское судопроизводство. «В условиях неочевидности…».

Глава 4. Раскрестьянивание. «В жерновах коллективизации…»

Глава 5. «О жизни типичной, трагичной, но все-таки счастливой…»

Заключение

Список использованной литературы

Правила жизни Александра Вертинского | Журнал Esquire.ru

Российская сеть СМИ поколения миллениалов — Альянс за обеспечение демократии

цитат президента Дуайта Д. Эйзенхауэра

Цитаты Дуайта Д. Эйзенхауэра

Разгадана ли, наконец, старая советская тайна?

(1976) — Питер Финч в роли Говарда Билла

Борьба Вирджинии Вульф за мир между войнами

Бог Д-мн Америка? — Сочный экуменизм

Мы не проклятая христианская нация

Добавить комментарий Отменить ответ